большой головы. Моя шляпа сидела на ней, как маленькая клоунская шляпка, и мы все рассмеялись. Винер, однако, ничего не заметил.

Поэтому я взял его шляпу и надел её, она опустилась мне до носа, и я посмотрел на него, подумав, что теперь-то он что-то заметит. Но Винер снова ничего не заметил, таким образом я и заполучил его шляпу для своего математического музея. Он ушёл с моей шляпой, а я пошёл домой с его. Собираясь в обратный путь, мы предпочли воспользоваться иным транспортом. Когда мы наконец возвратились в Кембридж (в повествовании про США под словом «Кембридж» имеется в виду пригород Бостона, в котором расположен Гарвардский университет и Массачусетский технологический институт. — С. М.) и включили радио следующим утром, то услышали, что автомобиль профессора Винера был украден. Он, видимо, забыл, что приехал в Нью-Хейвен на машине, и вернулся обратно на автобусе. Собираясь утром на работу, он обнаружил, что гараж пуст, поэтому сообщил полиции, что кто-то украл его машину. Поэтому я был вынужден пойти туда и сказать им, что автомобиль припаркован на Мэйн-стрит в Нью-Хейвене[1130].

Кстати говоря, другой участник этой забавной истории, Дирк Ян Стройк, также был весьма незаурядной личностью. Уроженец Нидерландов, Дирк Стройк в 23 года защитил диссертацию, а в 30 лет получил приглашение сразу от двух университетов — МГУ и MIT, сделав выбор в пользу последнего, где он затем работал вместе с Винером над проблемами дифференциальной геометрии. Стройк был стойким марксистом — вступив в Коммунистическую партию Нидерландов в 1919 г., он оставался её членом всю жизнь. На вопрос, по случаю своего 100-летнего юбилея, о том, как ему удаётся писать статьи в рецензируемые научные журналы в таком преклонном возрасте, Стройк ответил, что у него для этого есть все три «M», которые нужны мужчине: marriage (брак; жена Стройка, тоже математик, прожила почти 100 лет), mathematics (математика) и Marxism (марксизм)[1131], [1132].

Но вернёмся к Винеру и его знаменитой рассеянности. Ивс рассказывал и другие истории, дополняющие колоритный портрет основателя кибернетики. Например, однажды Винер, приехав на конференцию, оставил свою машину на парковке. Когда конференция закончилась, он обнаружил, что забыл место, где именно припарковался, и не помнил, как выглядела его машина. Поэтому он просто дождался, когда разъедутся все остальные автомобили, а затем забрал оставшуюся машину.

Когда Винер и его семья переехали в новый дом в нескольких кварталах от старого, жена снабдила его запиской, в которой содержались указания о том, как добраться до нового места. Однако когда Винер уходил с работы в конце дня, то не смог вспомнить, куда именно он подевал эту записку, и, разумеется, не мог вспомнить, где находится его новый дом. Поэтому он поехал на старое место. Увидев маленькую девочку, он спросил её: «Девочка, можешь подсказать мне, куда переехали Винеры?» «Да, папочка, — ответила та, — мама сказала, что ты, вероятно, будешь здесь, поэтому прислала меня, чтобы показать тебе дорогу домой».

Однажды, сидя в холле кампуса, Винер был погружен в изучение газеты, лежавшей перед ним на столе. Несколько раз он вставал, делал несколько шагов, а затем вновь возвращался к газете. На его лице отражалось огромное усилие мысли. Он снова поднялся от своей газеты, сделал несколько быстрых шагов и столкнулся со студентом. Студент сказал ему: «Добрый день, профессор Винер!» Винер остановился, поднял глаза и, хлопнув себя ладонью по лбу, воскликнул: «Винер! Вот это слово!» — и побежал обратно к столу, чтобы вписать слово «винер» в кроссворд, разгадкой которого он был занят[1133].

Роберт Фано, ещё один коллега Винера, профессор электротехники и информатики в MIT, рассказывал, что однажды в конце беседы в институтском коридоре Винер спросил своего собеседника, в каком направлении он шёл, и, услышав ответ, сказал: «Хорошо! Это значит, что я уже пообедал».

Несколько выпускников MIT вспоминали, что во время своих странствий по залам института Винер обычно держался одной рукой за стену. По всей видимости, он использовал этот трюк для того, чтобы быть уверенным в том, что в конце концов найдёт дорогу обратно в корпус № 2.

Несмотря на всю свою рассеянность, Винер был обладателем исключительного и универсального ума. Веб-сайт музея MIT среди прочих воспоминаний современников о Винере приводит такую историю: Джей Болл рассказал, как сидел в кембриджской кофейне с китайским другом и пригласил Винера присоединиться к их столу. Винер обратился к другу на беглом путунхуа (mandarin, официальный стандарт китайского языка), а когда оказалось, что друг говорит только на кантонском диалекте, Винер легко перешёл на него. «Мой отец свободно говорил на семнадцати языках, — сказал он, — но я глуп, поэтому могу говорить только на двенадцати»[1134].

В 1943 г. Летвин привёл Питтса в кабинет Норберта Винера в Массачусетском технологическом институте. Винер безо всяких церемоний подвёл Питтса к доске, на которой выводил математическое доказательство, взял в руку мел и продолжил работу. Питтс включился в неё: стал задавать вопросы и выдвигать собственные предложения. По словам Летвина, когда они добрались до второй доски, стало ясно, что Винер нашёл себе нового помощника. Позже Винер напишет, что Питтс «без сомнения был самым сильным молодым учёным из тех, кого я когда-либо встречал. <…> Я буду крайне удивлён, если он не окажется одним из двух или трёх самых важных учёных своего поколения, не только в Америке, но и во всём мире».

Винер был так впечатлён, что пообещал Питтсу докторскую степень по математике в Массачусетском технологическом институте, несмотря на то что он так и не окончил среднюю школу (в то время как правила Чикагского университета строго запрещали подобные вольности). Это было предложение, от которого Питтс не мог отказаться. К осени 1943 г. он переехал в кембриджскую квартиру, был зачислен в качестве специального студента в Массачусетский технологический и учился у одного из самых влиятельных учёных в мире. Воистину судьба завела его далеко от жизни работяг Детройта.

Винер хотел, чтобы Питтс сделал модель мозга более реалистичной. Дело в том, что, несмотря на прорыв, совершённый Мак-Каллоком и Питтсом, их работа не произвела сильного впечатления в среде нейрофизиологов: отчасти из-за того, что была полна сложной для понимания символьной логики, но также и потому, что столь грубая и упрощённая модель не отражала в полной мере хаотических нагромождений структуры биологического мозга. Винер, однако, понимал значение сделанного открытия и рассчитывал на то, что более реалистичная модель способна всё изменить. Но, что ещё важнее, он также понимал,