— А мы — получить свободу. — Букетик она приняла и зарделась.

— Примерно так.

— Значит, ничего нового…

Вздохнула. И, пальцем губ коснувшись, спросила:

— Поверил?

— Нет… но сделал вид, что верит.

— Значит, возвращаться им нельзя.

Фрол кивнул.

— Плохо… дети же. — Она покачала головой и поморщилась.

— Болит?

— Нет, скорее слабость эта… каждый день надеюсь, что полегчает, а оно никак не легчает… и молчи, я знаю, что восстановление — дело долгое, что не в крови проблема, а в силах, которые я отдала, что…

— Вот раз знаешь, то и лежала бы, — проворчал Фрол. — А то ишь… не лежится ей.

У нее хорошая улыбка.

Светлая. И если даст Божиня, он видит эту улыбку не в последний раз… он больше не позволит ей уйти. Если нужда будет — в ковер завернет по азарскому обычаю и увезет за край земель. Хотя, конечно, земля круглая, да… глядишь, какой-никакой уголок найдется.

— О чем ты думаешь? — Люциана коснулась его щеки. — Такой серьезный… о судьбе мира?

Что Фролу мир? Стоял и стоять будет.

— Нет, о нашей. Это важнее. Выйдешь за меня?

— Выйду, — просто ответила она. — Завтра. А лучше сегодня.

— Чем лучше?

— Тем, что быстрее. Меньше шансов, что опять что-нибудь да произойдет.

— Так мне искать жреца?

— Ищи, — милостиво дозволила Люциана. — Только… ты уверен? Характер у меня за прошлые годы еще сильней испортился…

Испортился. Да и сам Фрол изменился изрядно. Но… может, оно к лучшему?

Корабли держались в заливе. И меж ними да пристанью шустро сновали узкие лодчонки. Одни — пустые, другие уже груженные, да так, что дивно, как вовсе держались они на волнах, не тонули под тяжестью свертков и сундуков.

Море было спокойно.

Пахло странно. Городом иным, отличным от того, который Щучке был знаком до распоследней подворотни. Рыбой вот еще. Травами. Деревом… И запахи эти незнакомые мешались один с другим, опутывая, смущая. И Щучка, сама того не замечая, подбиралась поближе к тому, кто назвался ее мужем. А он будто и не замечал ни робости ее, ни чудес вокруг.

Вот зеленая птица с желтым клювом зазывала люд к шарманщику.

Выплясывало у самой воды существо, которое Щучка сперва приняла за человека, а после разглядела и шерсть, и хвост длиннющий…

Люди в белых балахонах.

И кто-то, точно не человек, уж больно огромен и серокож, на спор камни в ладони раскалывал, будто орехи.

— Не зевай. — Еська шлепнул шаловливую руку щипача, и Щучке стало стыдно. Ишь ты, сколько раз она рыбачила в кошелях приезжих зевак. И еще дивилась, как так можно, вовсе позабыть об осторожности.

А теперь сама.

— Ну что? — Егор ждал, где и условились — таверна «Морской конь» была невелика, но зато чиста по сравнению с прочими. Держала ее вдова, женщина широкой кости, крепкой руки и норова крутого, который и позволял ей с легкостью немалой управляться с хозяйством.

Егор занял стол у махонького окошка, затянутого мутным стеклом. На столе стояли кувшин кисловатого пива, миска с мясным варевом да троица тарелок.

— Завтра отходят три корабля. Два на Диньярские острова, но туда соваться смысла нет. У них свои маги. — Еська пропустил Щучку к стене. — Да и…

Глянул.

Вздохнул.

Понятно. Неудобно ему… не в магах дело, а в том, что баба на корабле — к беде. Так ему сказали, не особо Щучки стесняясь.

— Еще один до Мальгассы, а уж там порт побольше… возьмут. А у тебя?

— Приняли. Я с водой ладить умею, а у них аккурат маг слег… да и то не магом был, но так, нахватался по верхам.

— Можно подумать, ты больно ученый… — Еська ел ноздреватый хлеб, отламывая по маленькому кусочку. А вот к мясу местному не прикасался. Подозревал, что порченое? Нет, тогда б упредил. Он по-своему заботливый.

— Твоя правда… — Егор вздохнул. — Я тут подумал… оно, конечно, правильно, что Фрол говорит… учиться, грамоту… но пока то да се… силы у меня не сказать, чтобы много. С водой я и так управляться умею. А чего не умею, тому научусь. Книг я захватил… практика, она… а если вдруг поступить захочется, так всегда смогу.

— Значит, в Выжлян не пойдешь?

Егор покачал головой.

— Понятно.

Еська и сам не пойдет, хотя и у него, как у прочих, есть рекомендательное письмо на зачарованной бумаге. И с письмом этим их, что в Выжляне, что в Сауре, что в южном неведомом Бехрете, где города стоят на песках, примут с радостью.

Только…

Щучка потрогала лоб, в который раз удивилась, что гладкий он.

Исчезла печать.

А она до последнего не верила, что выйдет. И когда та женщина, обещавшая ей свободу, слегла, просто смирилась с этим. Не повезло. Всегда-то ей не везло. А тут… мужчина хмурый и огромный, что медведь-шатун сам ее отыскал.

И велел:

— Сядь.

И как-то вышло, что Еська рядом оказался.

— Будет больно. — Мужчина глядел спокойно, и это спокойствие его самой Щучке передалось. Она кивнула. И руку Еськину сжала. А тот не стал смеяться, не обозвал слабой, но просто по волосам погладил. Сказал:

— Все будет хорошо.

И она поверила.

Не обманули. Было больно. Будто мужчина этот неловкими своими пальцами зацепил железную занозину и потянул. И тянул-тянул, вытягивая прямо с костями. И Щучка, кажется, плакала, но сидела. А когда готова была сдаться, Еська не позволил.

Удержал на месте.

— Уже недолго осталось… немного… погоди… все будет хорошо. — Он повторял это и повторял, а она слушала и сама себя заставляла верить.

И когда ее отпустили — заноза выскользнула, — протянули платок, чтобы кровь утереть, то Щучка услышала:

— На, пусть пару дней мажет, тогда и шрама не останется. Только ты понимаешь, что теперь вам здесь оставаться нельзя?

— Придавят. — Еська не сгинул. И не отпустил. Держал ее крепко. И это было непривычно.

И приятно.

— Есть еще несколько акадэмий. Я дам рекомендательные письма. Вас примут. А дальше…

— Сами.

— Именно… деньги тоже будут. Есть у меня с кем переслать… если захотите…

Тогда захотели все, кроме Елисея. Щучка вот могла б остаться, до нее, если подумать, царю точно никакого дела не было, но куда она одна?

Как?

Раз уж замуж вышла, то с мужем надобно…

Ехали… отдельная песня, как ехали… верхами гнали, будто волкодлаки за ними гнались. И границу перешли лесом, глаза отведя… и уже после сели на крутобокую ладью, хозяин которой денег не взял, но зато пришлось амулеты заряжать.