– Полдела сделано, – отряхнул испачканные древесной корой ладони Илья, – остались ненайденными только долина и скала. Сняв с шеи бинокль, он тщательно изучил открывающуюся перед ним панораму. Первый длинный «проход» с запада на восток не приблизил его к разгадке, но во время второго, когда из-за редких туч выглянуло солнце, и местность вокруг приобрела совершенно иные, более естественные краски, ему словно видение открылось. В ту же минуту его блуждающий взор зацепился за крохотный кусочек настоящего ярко-синего индиго, просвечивающий в прогале между двумя соседними буграми. Хромова будто толкнуло в спину. Забыв и про лошадь и про свои давешние сомнения, он решительно прыгнул вниз. Нетерпение подгоняло его лучше всякого иного стимула, и он нёсся вниз, не разбирая дороги. Сбежав к подножью возвышенности, Хромов сразу понял, откуда шло это синеватое свечение. Дело было в том, что южный склон начинающегося с этого места оврага густо порос высокими скоплениями ярко-синих, хотя и мелких цветов медоносного растения, имеющего в народе название «Синяк». Овраг, круто изгибаясь, забирал вниз, и Илья с интересом двинулся вдоль него. Он не прошёл и двухсот шагов, как местность перед ним словно бы распахнулась, и с правой стороны за редким частоколом ёлок, как из-под земли выросла мощная, покрытая древним проржавевшим мхом и чем-то похожая на волчий клык скала. От восторга майор даже хлопнул в ладоши.

– Ну-у, надо же какое счастье привалило, – обрадовано произнёс он, – с первого раза и прямо в яблочко. Большая удача. Выпить бы за успех, да нечего. Но ничего, надеюсь, вечером наверстаю. По идее – ему оставалось сделать совсем немного. Следовало, согласно легенде отмерить от валуна с отрубленной верхушкой примерно двести восемьдесят метров в общем направлении на юго-восток. Отмерить, конечно, ориентировочно, поскольку и старинное указание на зимний восход тоже было весьма условным. Выхватив трясущимися от возбуждения руками компас, Хромов, вслух отсчитывая пройденные шаги, двинулся в нужном направлении. Однако, поскольку овраг при таком варианте оставался в стороне, передвигаться ему стало куда как более трудно. Всё пространство вокруг него довольно плотно заросло ольхой, орешником и мелким спутанным березняком, так что отыскать в нём ещё какую-то «гривку» ему так и не удалось. Правда, это уже не имело особого значения, поскольку в следующий раз в дело должен был вступить «Медальон Зевса». Ему же оставалось сделать совсем немного, а именно, обойти окрестности и тщательно нанести все особенности окружавшей его местности на карте.

Через некоторое время, хаотически рыская по густым зарослям, он наткнулся на довольно уютную и живописную поляну, образованную несколькими величественными соснами. Только тут Илья вспомнил о брошенной за большим холмом лошади.

– Пора бы нам с Марго и назад отправляться, – озабоченно взглянул он на часы, – иначе до деревни только затемно доберусь.

Светового времени оставалось чуть более четырёх часов и действительно следовало поторапливаться. Кроме того, было совершенно необходимо успеть провести второй сеанс связи, (первый он провёл, когда подъехал утром к бывшей вырубке) и доложить о достигнутых результатах. Впрочем, этим он рассчитывал заняться уже на обратном пути, совместив приятное с полезным. Поймав мирно пасущуюся кобылу, он проверил сохранность укладок и уже знакомым путём порысил в направлении Глубокого.

* * *

Поздним вечером, починив и наточив ржавым напильником обе имеющиеся в хозяйстве старика лопаты, Илья принялся собирать у дверей всё, что он решил увезти с собой на пробные раскопки.

– Куда это ты собираешься? – совершенно буднично поинтересовался у него хозяин, присевший у стола для починки старых валенок. Надолго ли едешь-то?

– Да нет, – отозвался Илья, укладывающий консервные банки в боковые отделения рюкзака, – дня на два…, думаю, не больше.

– Смотри, – явно осуждающе покачал головой старик, – не в добрый час собираешься в путь. Чувствую, погода скоро испортится.

– Никак старые кости ноют?

– Зря смеёшься, – недовольно нахмурился тот. Вот доживёшь до моих лет, да поймёшь, как это бывает.

– Не обижайтесь, Тимофей Матвеевич, – извинился Илья, понявший, что сморозил глупость, – совсем не хотел вас обидеть. Просто сам не уверен, что доживу до ваших лет и столь надёжный способ предсказания погоды так и останется мною неизведан.

Хозяин искоса взглянул на него поверх сползших на кончик носа очков.

– Что это ты так… о грустном? Чай молодой ещё…

Договорить он не успел. Дверь в избу с грохотом распахнулась и в комнату влетела запыхавшаяся Настя.

– Ой, – звонко защёбетала она, повернувшись лицом к Хромову, – какая же ваша Маргарита смешная! Я ей дала две морковки, и она их съела прямо у меня из рук. И губы у неё такие тёплые!

– Ты, егоза, ей сена-то принесла? – еле смог вставить дед.

– Конечно, – всплеснула та руками, – целых две охапки положила. Она его так ест! Аж с хрустом. Пойду, ещё водички ей налью.

– Бедные дети, – вздохнул Тимофей Матвеевич, после того как она выбежала в сени, – живут вроде и в деревне, а на живую лошадь глядят как на зверя заморского. Всё машины, железо, провода, ничего живого, достойного нормального человека. Добром это не кончится, нет…

– Это всё философия, – отозвался поглощённый своими проблемами Хромов, – а в нашей жизни философствовать особо некогда. Только успевай крутиться.

– Ага, – язвительно буркнул старик, – крутиться. Вот так и всю жизнь нами крутят некоторые. То один вождь вертит, то другой. А мы как бараны слепые тычемся за ними, то в одну сторону, то в другую. Потычемся, потычемся, а там глядишь и на покой пора. Сидишь тут, бывалыча, на завалинке и удивляешься про себя, как же по-дурацки устроена жизнь наша человеческая. Каждый миг за тобой глядят, каждое мгновение контролируют. В детстве родители смотрят, чтобы не убежал куда. Стал чуть постарше – начальники всех мастей и рангов за тобой глядят. А за первыми начальникам вторые начальники присматривают, и нет этому конца и края. В Америке той же, – не совсем логично перескочил он с темы на тему, – вот всё кряхтят за какую-то свободу. Дуралеи! Какая может быть свобода в этом мире, где все с рождения до смерти живут со связанными руками.

– Да, совершенно верно, – поддакнул Илья, в душе мечтающий поскорее покончить со сборами и улечься в постель. Жизнь наша странна и загадочна. Но, упаси Господь, если кто-нибудь, когда-нибудь всё объяснит. Тогда и вовсе станет тошно жить, поскольку всем всё будет ясно, а поэтому и неинтересно. И кстати, к слову сказать, вот я вас давно хотел спросить, – постарался он сменить тему неприятного для него разговора, – почему же всё-таки ваши, я имею в виду деревенские жители, от меня так шарахались, когда я первый раз здесь появился?

Старик оставил своё занятие и будто бы в нерешительности пожевал губами.

– Да здесь, в этих местах, вообще много странного. Мы-то в этих краях нездешние, только после войны сюда переселились. А здесь ведь некоторые живут у-уй как долго, почитай с испокон веков. Взять Гусиных, например, или Дорошиных. О-о, те здесь чуть ли не со времён Ивана Грозного обитают. Что их здесь держит, не знаю, но представляешь себе, их старшие дети и внуки тоже обязательно остаются здесь, вот что странно. Да, а что касаемо твоего вопроса, то тут, видишь ли, существует в округе такая байка, навроде как легенда. Говорят, что…, – старик потянулся за куревом, – я сам слышал легенду ту, от Глашки Форевой. По ней и выходит, что живём мы на некоем таинственном месте и жильё человеческое будет стоять на нём до той поры, пока не придёт сюда человек… один… мужчина как бы.