— На север, — ответил Кай. — На перевал.

— А мы пройдем его? — Она была на удивление спокойна. — Видишь, какие тучи? Сейчас снова повалит снег.

— Пройдем, — уверенно сказал Кай. — Снег — это лучше, чем лед.

Жажда вернулась, когда петляющий между ущелий и скал, то приближающийся к руслу Бешеной, то уходящий от него тракт начал круто забирать вверх. Кай потянулся за флягой, принялся глотать холодную воду и только на пятом или шестом глотке вдруг понял, что эту жажду водой не утолить.

— Опять? — крикнула Каттими.

Тучи по-прежнему висели так низко, что даже ближние горы обратились в уходящие в небо стены. Снег не переставал идти, усиливался ветер, превращая снежную круговерть в метель, вдобавок ко всему подступал холод. Лошади который день брели по брюхо в снегу, но не обижались на закутавшихся в одеяло седоков, а только косились на них с недоумением — ну сколько же можно?

— Опять, — ответил, поежившись, Кай. — Кто-то из четверых близко.

— Может быть, сделать привал?

Она подъехала вплотную. Из-под закутавшего лицо Каттими платка были видны только глаза и переносица, да и ту захлестывало снегом. Кай спрыгнул с лошади, провалился по пояс, вытащил из сумы сухую лепешку, разломил ее пополам и сунул по куску каждой из лошадей.

— Позже.

— Куда уж позже? — прокричала Каттими. — Пропасть началась слева. Чуть ошибемся — и проститься не успеем.

— Я не собираюсь прощаться, — повысил голос Кай. — Тут рядом есть оплот. Последний на этой дороге. За ним только Парнс, второй мост через Бешеную, перевал и спуск к Хастерзе. Есть еще деревни, но они чуть в стороне, да и не открывают горцы в такое время дверей никому. Хотя я не уверен, что вообще сохранилась хотя бы одна деревня. Тем более что зима поспешила на месяц. Если не успели расторговаться, сделать припасы, могут и голодать. Думаю, что мы переждем ночь в оплоте, может быть, не одну ночь, а там посмотрим. Если буря утихнет, лошадки нас выручат. Только надо и им помочь.

Кай постучал по притороченным к седлу широким лыжам.

— Слезай. Придется немного поработать ногами. Не слишком долго. Пару лиг. Только будешь держаться за мной и моей лошадью. Я чувствую пропасть.

— А я, выходит, ослепла и оглохла? — расширила глаза Каттими. — И нюх потеряла?

— А вот и проверим, — засмеялся Кай. — Только потом, завтра, если вьюга утихнет, не кричи зря. В горах нужно бояться лавин!

Ему казалось, что он помнил тут каждый камень. И уж оплот, который таился в узком распадке возле дороги, только протиснуться через расщелину шириной в пять шагов, точно. Там все началось для него, там. Во второй его жизни, которая наступила сразу после первой. А первая завершилась на лестнице в заливаемом кровью Харкисе, когда его мать была смертельно ранена, убита гвардейцами иши, и начальник стражи схватил его, визжащего и царапающегося мальчишку, закинул на плечо и потащил вниз. Когда он перестал визжать и вырываться? Когда схватил старшину за лицо и понял, что его щека рассечена до кости, когда вымазался в крови. Он и сам был ранен, но чужая кровь отрезвила. Привела в чувство. Потом, долгие три дня, когда воины клана Зрячих уходили от погони, он словно не жил. Пребывал в полусне-полудреме. Прощался со своей первой жизнью. Поэтому и не плакал уже, когда попал в руки старому слепому циркачу, оказался в том самом оплоте, где его и приняли в новую семью. И потянулась его вторая жизнь. Растянулась еще на десять лет. Был Киром Харти, стал Луккаем или Луком, приемным сыном циркача Куранта и циркачки Саманы. Братом жонглера Хараса и танцовщицы на канате Неги. И был им, пока не потерял Куранта, Саману, Негу… А в шестнадцать на портовой площади Хурная, в тот самый день, когда началась Пагуба, увидел стальное, серое, мертвенное лицо своей матери, обратившейся пустотной мерзостью, и закончил вторую жизнь. И стал Каем, зеленоглазым охотником, Весельчаком, который почти никогда не смеется. Кем-то он будет дальше? Снова Киром Харти? Так же Каем? Или Луккаем, если правда, что именно так назвала его родная мать, а старик Курант просто услышал неведомый отзвук? Ведь это случилось именно здесь. Да. Здесь.

— Стой! — крикнул, обернувшись, Кай.

— Пришли?

Заснеженная Каттими показалась из-за заснеженной лошадиной морды.

— Думаю, что да. — Кай с сомнением оглядел белую стену. — Это здесь. Хорошо, если здесь. А то уже темнеет.

— Думаешь, что может быть темнее? — с сомнением покрутила головой Каттими.

Дальше пяти шагов ничего разглядеть было нельзя. Кружащийся снег оборачивался непроглядной мглою, и если бы не твердь, на которой стояли ноги, то можно было бы представить себя таким же комом снега, как и те, что забивались в глаза. Впрочем, какая там твердь? На ногах лыжи, а под лыжами снежный пух. Может быть, и вовсе без дна. Хотя стоят же на чем-то лошади или лежат на брюхе?

— Здесь, — твердо сказал Кай, подошел к снежной стене, уперся в нее концами лыж, наклонился, ударил кулаком. — Пробиваемся. Точно здесь!

Они потратили еще час, чтобы пробиться в узкую расщелину, чтобы отыскать занесенный до половины своей высоты оплот и расчистить его дверь. Зато уж внутри обнаружился и запас дров, и сено, и даже мешок сушеных ягод. Или кто-то очень заботился о путешественниках, или путешественников больше не стало.

Каттими завела лошадей внутрь, Кай устроил за дверью шалаш из войлока и лыж, чтобы выход не завалило снегом, закрыл дверь на затянутый ржавчиной засов и уже хотел было сплести заклинание над приготовленными для костра дровами.

— Нет, — в темноте остановила его Каттими. — Дальше буду колдовать только я. А ты запоминай. Или забыл уже о своей жажде? Нас могут услышать.

Она сплела заклинание мастерски. Только щелкнула пальцами, да так, что и щелчок не прозвучал, а язычок пламени уже пополз по сухой щепке, перекинулся на завиток коры, принялся вылизывать уже побывавшую в чьем-то костре деревяшку, и вот загудело, затрещало под каменным куполом, повеяло теплом и жильем. Из темноты показались довольные лошадиные морды с клоками сена в зубах, поленница дров, мешки, железная тренога для котла, лицо Каттими, усыпанное капельками воды от растаявших снежинок, старая лампа в каменной нише.

— Есть немного масла, и фитиль не до конца выгорел, — с удивлением заметила Каттими, поднесла к промасленной суконке лучинку и вот уже вовсе осветила своды. Снова щелкнула пальцами и заставила дым от костра подниматься строго вверх, где обнаружилось отверстие для него. Расправила кожаные ведра, закатила в костер выпавшие из кладки камни, подмигнула Каю: — Сумеешь набить посудинку снегом? Неплохо бы помыться да привести себя в порядок. Если бы ты только знал, как же я устала!

— Догадываюсь, — улыбнулся Кай и отправился за снегом.

Через пару часов, когда отшипели, отдавая тепло воде, раскаленные камни, когда подошла каша и высохли уже отросшие до плеч волосы Каттими, когда наполнились животы и успокоилось дыхание после жарких ласк, она закрыла глаза и прошептала обычное: