Кай замер на краю пропасти и вдруг почувствовал, что та жажда, которая мучает его, сравнима с той жаждой, что притаилась в глубине бездны, так же как пылинка сравнима с самой высокой горой, и если он свою жажду все еще надеется утолить, то тому существу, что корчится у его ног, этого не суждено никогда. И что-то вроде жалости появилось в нем. Он наклонился, пригляделся, увидел не только массу серой плоти, но и окровавленные культи рук и ног, увидел голову, а на голове крохотное существо, похожее или на лягушку, или на ящерицу. Существо смотрело вверх и разевало рот, наполненный треугольниками зубов. И в этот самый момент Кай понял, что это крохотное существо однажды сожрет большое и само станет таким же большим и будет точно так же ворочаться в стылой грязи, мучаясь от жажды и холода, мечтая выбраться наверх, где нет ничего, кроме выжженной земли и палящего зноя.

Пошатнувшись, Кай оглянулся и вдруг заметил какую-то груду, тело, лежащее в полусотне шагов от него. Он двинулся с места, с удивлением понял, что у него уже нет крыльев и он может ходить, двинулся с места и долго, очень долго шел к телу. Ему показалось, что он шел к нему целый день. Или несколько дней. На краю пропасти лежала женщина. Или оболочка женщины, потому что жизни в ней не было. Это была огромная женщина. И Кай уже видел ее дважды — сначала на окраине Хурная, а потом на площади, когда уже был готов к смерти, но его мать, да-да, его мать завладела телом этой женщины — ловчей Пустоты, проявила в ее сером уродстве свои черты и спасла Кая, Кира Харти, Лука, Луккая — своего сына.

Он обошел тело, наклонился. Очень медленно наклонился и увидел лицо матери. Оно все еще было серым. Но теперь и мертвым. И эта смерть вдруг показалась Каю облегчением и радостью, и он протянул руку и коснулся серой холодной щеки. И тело матери медленно стало осыпаться. Так, как осыпается песок со склонов стеклянной воронки в песочных часах.

Внезапно раздался топот. Кай поднял голову, выпрямился и увидел несущуюся к пропасти тучу, стаю, орду, стадо, толпу, ораву! Вздымая клубы пыли, какие-то существа спешили навстречу верной гибели. И в низком небе над ними вились черные тени с огромными крыльями, сверкали молниями, подгоняли безумную охоту.

Вот до стаи осталась лига, вот половина лиги. Вот четверть. Вот уже Кай может разглядеть лица. Людские лица. Их тела были искажены, изуродованы, вытянуты, изломаны. Кто-то бежал, опустившись на четыре конечности, кто-то прыгал, кто-то скакал на одной ноге, но все вместе, одной толпой они бежали к пропасти, и среди них были и люди, и кусатара, и маленькие малла, и мейкки, и палхи, и лами. И вот они добежали до края пропасти и начали падать вниз, странным образом не прикасаясь к Каю, не дотрагиваясь до него. Они падали вниз волна за волной. Падали вниз, наполненные ужасом. Падали, не в силах произнести ни звука. И то существо внизу вдруг развернулось, спрятало в грязи незавершенный рисунок и показало огромную пасть размером с саму пропасть, в которую и полетели все эти переломанные, но бегущие.

И в это мгновение Кай понял, что оно там живет. И ничего, кроме этого потока изломанных и бегущих, ему не нужно. И страшит его только одно — вот это маленькое с острыми зубками, прилипшее к его голове. А когда волна схлынула и огромная пасть захлопнулась, открылись огромные маслянистые глаза, и Кай понял, что его видят.

Понял и сам полетел вниз.

Когда он открыл глаза и с трудом унял пронизывающую его дрожь, Каттими уже не спала. На костре закипал ягодный отвар, лошадки довольно похрустывали выделенным им лакомством, а девчонка сидела над вчерашним рисунком охотника и переставляла с места на место заряды.

— Ты что? — Она посмотрела на него с тревогой.

— Кошмар приснился, — признался Кай.

— Не верь кошмарам, — строго наказала она ему. — Что бы ты ни увидел в плохом сне — это только сон. На самом деле ничего этого нет, там, — она постучала по голове, — только мысли и страхи, здесь, — она приложила руку к груди, — любовь, радость, тревога, боль. Ты понимаешь меня?

Он только кивнул.

— Знаешь, — она виновато пожала плечами, — вот сижу с утра над твоим рисунком. Я и так прикидывала, и так. По всему получается, что или я околдована, или нанята. Ты что думаешь?

— Я не знаю, — признался Кай. — Но в чем я точно уверен, так это в том, что ты не воткнешь мне нож в спину.

— Да, — отвернулась она к костру.

— Послушай. — Он потянулся. — А не может так быть, что ты дочь одного или одной из двенадцати?

— Я уже думала об этом. — Она ткнулась лицом в рукав. — Если история Салпы насчитывает несколько тысяч лет, а двенадцать бродили тут из селения в селение весь этот срок, то мы все родственники. Даже не сомневайся.

Когда Кай выбрался из оплота и разгреб нападавший за ночь снег, он увидел ясное, подрагивающее алыми сполохами небо и сияющие белым и розовым вершины. За нос и щеки сразу принялся щипать морозец. Ветра не было. Бешеная еле слышно шуршала валунами в ущелье.

— Что-то не так? — появилась за его спиной Каттими.

— Колотушки нет, — ответил Кай. — Обычно вот по таким утрам в горных деревушках стучат в колотушку. В каждой деревне есть огромная бочка и большой деревянный молоток. Его раскачивают и бьют о бочку.

— Зачем? — не поняла Каттими.

— Лавины, — объяснил Кай. — Снег собирается на склонах и от резкого звука, а то и вовсе без какой-нибудь причины может обрушиться на дороги, на путников. Звуки колотушки вынуждают возможные лавины сойти тогда, когда это безопасно для деревенских.

— И что это значит? — не поняла Каттими.

— Это значит, что в деревне никого нет, — ответил Кай, вернулся в оплот за ружьем, вскинул его к плечу и выстрелил в укрытый снежной пеленой склон напротив. Грохот выстрела отразился от гор, прокатился вдоль ущелья, затих среди остроконечных вершин. Затем раздалось шуршание, шум, грохот, словно где-то рядом огромный мельник полнил столь же огромные мешки мукой, грохот покатился дальше, и шум продолжился, пока окончательно не затих где-то совсем уже далеко, может быть, даже за перевалом.

— Когда-то для меня все началось здесь… — Кай помолчал. — Тогда над этой дорогой тоже гремели выстрелы. Но снега еще не было, шел дождь, хотя перевал, как я потом узнал, уже прихватило ледком. Прошло тринадцать лет.

— Сколько тебе сейчас? — спросила Каттими.

— Девятнадцать, — ответил Кай. — Почти двадцать.

— В самом деле? — Она была удивлена. — Я думала, что больше. Лет на пять, а то и на десять.

— Выгляжу стариком? — усмехнулся Кай. — Выводи лошадей.

— Нет, — улыбнулась Каттими. — Взрослее.

— Еще вопросы будут? — спросил Кай.

— Ага! — ответила девчонка и прокричала уже изнутри оплота: — Что мы будем делать, если одна из этих лавин перегородила нам дорогу?

— Не должно так случиться, — успокоил ее Кай. — Большая часть дороги от этого оплота и до Парнса идет вдоль ущелья, но скала выступает над головой. Путь вырублен в обрыве.