сделал. Все это заняло немало времени, а потом наступили последствия, которых он, возможно, и не предвидел.

После внезапной гибели Бальдра и Хёда в Асгарде царило уныние. Даже те, кто мало о чем задумывались, поняли главное: в Асгард явилась смерть. Она забрала лучшего из нас, стрела Хёда пробила стену нашего бессмертия, и когда-нибудь, когда настанет срок, черная бездна поглотит всех нас. Асы были рождены для бессмертия, они привыкли к этой мысли, и то, что им тоже когда-то придется погибнуть, возмущало их, как разрешенное убийство, от которого они бессильны защититься – а они не привыкли к чувству бессилия. Везде гудели гневные разговоры – асы хотели знать, кто тому виной.

Кружили слухи, будто это Локи вложил в руки бедняги Хёда ту стрелу и сам за него прицелился. Стараясь отвлечь внимание от себя, он выдумал другую причину бед: дескать, Один, наш верховный владыка, разгневал судьбу тем, что ради своей похоти занялся сейдом – женским искусством, да еще и переодевался старухой! И вот живые доказательства – возмущенная Ринд и бойкий малец Вали.

Об этих разговорах мне рассказали мои братья – как-то вечером они явились ко мне сразу оба, Улль и Фрейр. Когда-то в незапамятные времена – меня еще не было на свете, а значит, мир и вправду был очень молод, – веселое летнее море увидало на берегу целые россыпи золотого песка, сверкавшего на солнце. Восхищенное этой красотой, море устремилось туда, катило волны, ласкало песок, играло песчинками, несло ему в дар самые красивые ракушки, плело ему венки из водорослей, мягкими светлыми волнами посылало тысячи и тысячи поцелуев. Разнеженная земля приняла его ласки – и так, от любви теплого моря и золотого песка, родился Улль, сын Сив и моего отца, Ньёрда. Самый старший из его детей, он появился на свет зимой, а мы с Фрейром – летом. Оба мои брата родились с солнечным сиянием внутри, но только у Улля оно мягкое, приглушенное, а у Фрейра – яркое, сильное. Они поделили год между собой: Уллю, как старшему, досталась зимняя половина, а Фрейру – летняя. Лицом они непохожи, но оба очень хороши. Волосы Улля молочно-белые, густые и струятся, будто пряди метели; лоб невысокий, черты правильные и твердые, глаза серовато-синие, как зимний вечер. Солнечного сияния в нем на первый взгляд и не видно, но если приглядеться, то начинаешь различать, как оно легко-легко сочится сквозь кожу. Взгляд у него замкнутый, почти равнодушный, но каждая женщина без конца готова вглядываться в эти глаза, надеясь растопить их холод, разжечь в них искру влечения. Улль малообщителен и жить предпочитает совсем один. Его жилье – Тисовые Долины – и не палаты вовсе, а огромная роща из могучих, кряжистых тисов. Их раскидистые кроны уходят куда-то к верхним небесам и там смыкаются, так что внизу царит полутьма и душистая прохлада. Иные из них так толсты, что сами похожи на просторный дом, и в их стволах живут многочисленные духи – наши родичи-ваны. Но только такие, кто не склонен к болтовне и суете, таких Улль не терпит. Когда на иглистых ветвях созревают красные ягоды, они светятся, как тысячи маленьких красных глаз. Улль не очень любит, когда к нему туда приходят, и мы стараемся его не тревожить. Ведь чтобы Фрейр все время мог так сиять, кто-то должен собирать для него силы.

В этот раз Улль сам пришел ко мне вместе с Фрейром.

– Ты слышала, что говорят про нашего Всеотца? – начали они почти в один голос. – Что он переодевался в женщину!

– Что он творил сейд, чтобы зачаровать эту бедняжку великаншу…

– Говорят, что ты ему помогла! Это были любовные чары, и ты научила его!

Я только смотрела на них и с усилием сглатывала. Показала на свое горло и приложила палец к губам.

– Ты не можешь говорить? – удивился Фрейр.

Я кивнула.

– Ты больна? – Он окинул меня удивленным взглядом.

Я покачала головой. Говорить я могла – но только не об этом деле. Я дала Одину обещание молчать о его любовном походе в Ётунхейм. Чары полного оцепенения он снял, но при одной мысли его выдать мой язык замирал – как камень в поле, как мертвец в могиле, как сокровище в запертом ларце.

– Это ведь все началось тогда, когда он научил меня, как вытащить Герд из Ётунхейма? – Фрейр слегка нахмурился. – Он тогда сказал, что вы с ним должны обменяться знаниями и ты научишь его любовным чарам… Он потом применил эти чары для Ринд?

Я ответила только выразительным взглядом.

– Не говорите ни с кем об этом, – попросила я. – Ему это ничем не поможет, а нам повредит.

– Слишком много великанш мы начали брать в жены! – усмехнулся Улль. – Сперва ты, потом наш отец. Даже Бальдр. И теперь вот сам Один. И ничего хорошего из этого не выходит… я хочу сказать, тебе одному и повезло.

– Как поживает отец? – Я перевела разговор в более безопасное русло. – Ты ведь недавно был у него?

– У отца-то все хорошо. – Улль с нашим общим отцом был близок и часто его навещал. – Только он сейчас один. Скади опять ушла из дома. Ты бы, Фрейя, поговорила с ней… раз уж о том, что всех занимает, тебе говорить нельзя.

– Не пойти ли прямо сейчас? – добавил Фрейр. – Все равно тебя в покое не оставят…

Он покосился на двери – пока мы беседовали, снаружи не раз принимались стучать, но я велела валькириям никого не впускать.

– И не стоит всем асам видеть, что ты очарована и не можешь говорить именно о том, о чем все хотят знать, – добавил Улль. – Ты права: для Одина это лишь ухудшит дело, а нам пользы не принесет.

Я благодарно посмотрела на него. Мои братья, хоть и родились от разных матерей, похожи не только внешностью, но и благоразумием. Фрейр только однажды в жизни впал в безрассудство – когда влюбился в Герд, полночное солнце Ётунхейма. Но Фрейр – воплощенная удача, ему даже эта странная любовь принесла счастье. Хотела бы я знать, в кого когда-нибудь влюбится Улль? Если его прохладное сердце способно на любовь… А вот это в моих руках! Я могу поискать для него прекрасную деву – но только среди альвов! Хватит с нашей семьи великанш, их и так уже тут две! И они обе, Герд и Скади, гораздо лучше ладят со мной, чем между собой.

– Хочешь, я тебя отвезу? – предложил мне Улль.

– Конечно. Будь добр, дорогой.

Я могу добраться