союзные русские рати стремглав вырвались из густого дубово-букового леса и метнулись в сторону Вислы.

Запылали, задымились польские сёла. В очередной раз заполыхал на беспокойном русско-польском пограничье гибельный пожар войны.

ГЛАВА 97

Опять летели навстречу друг другу вершники в бронях дощатых и кольчатых, в шишаках и мисюрках, с саблями и мечами харалужными, опять ломались копья, свистели тучи стрел, вонзаясь с дребезжанием в поднятые червленые щиты. С каким-то злым бешенством ударял Володарь по шеломам польских латников, с горечью думая о том, что никогда, наверное, не окончится на рубежах Червонной Руси ратное противостояние.

Два войска сошлись в чистом поле, и битва получилась долгая и яростная. Падали с обеих сторон поражённые мечники. Впереди, за спинами польских воинов, заметил Володарь золотистое корзно князя Германа. Рядом с ним в лёгком голубом плаще поверх доспехов возвышался старый недруг — сандомирский кастелян Казимеж. Всё так же топорщились его седые широкие усы.

Трудно сказать, чем окончилась бы сеча, но вдруг наползла на небо с полуночной стороны чёрная грозовая туча, сверкнула яркой вспышкой молния, раскатисто загрохотал, глуша звуки битвы, богатырский гром. Мгновенно забил, захлестал по лицам ливень. Ветер сильный задул в сторону ляхов, и те, внезапно дрогнув, будто поддавшись напору стихии, стали рассыпаться, разлетаться в стороны, пятиться.

Дружины Володаря и Давида Святославича, наоборот, приободрились. Ещё один удар лавой, по-половецки лихо, с просверкай и сабель в блеске одна за одной вспыхивающих молний, и уже уходят, спеша укрыться за надёжными стенами близлежащего городка, ляшские мечники. Исчезает среди них золотистый плащ старого князя Германа, ископыть чёрная покрывает землю, а гроза стихает, столь же быстро и стремительно, как началась.

Уже в самом конце битвы шальная стрела ударила в грудь Юрия Вышатича. Тяжело израненного, принесли его отроки в вежу.

...Горели свечи. Отблески огня бросали свет на бледное лицо умирающего. Володарь в скорби застыл на кошмах. Отброшен прочь шелом, снята бронь, в одном тёмном платне, без головного убора, сидел он, нахохлившийся, как коршун, смотрел, вслушивался в слова боевого товарища и друга.

— То ничего... Зато порубали мы их... Ты, княже, не плачь, не горюн... Передай супруге моей и чадам... Пал, мол, сын Вышаты, яко воину подобает, в сече... Нет лучшей доли, чем положить голову за други своя...

Священники, повсюду сопровождавшие рать, соборовали умирающего. Перед смертью, как полагалось по обычаю, постригли его в монахи. Юрий лежал успокоенный, недвижимый. В веже собрались воеводы и старшие дружинники, сидели молча, потупив взоры. Володарь кусал уста, прилагая немалые усилия, чтобы не разрыдаться. Скупая слезинка покатилась из глаза. Вспоминалось, как верно служил ему Вышатич ещё во времена тмутараканского княжения, как вместе плавали они в Корчев, как возил Юрий княжеское серебро в Угрию и как после сражались они плечом к плечу под Перемышлем. Горько, обидно было осознавать, что этого храброго, преданного человека больше нет на белом свете. В горле Володаря стоял тяжёлый ком. Слёзы одна за другой заструились по обросшим за время похода щетиной щекам.

— Всё. Скончался боярин Юрий Вышатич, — со скорбью промолвил воевода Верен.

Он закрыл умершему глаза.

Согбенный молодой иерей начал читать заупокойную молитву. Не в силах более находиться в веже, Володарь тихо поднялся.

— Пойду проверю сторожи, — вполголоса сообщил он воеводе Верену.

...Слабый ветерок овевал лицо. Колыхались в воздухе сине-красные и серебристые с чёрным орлом прапоры. Внизу, под холмом слышалось журчание ручья. Вдали, у окоёма, за крепостью, в которой укрылись ляхи, беззвучно вспыхивали зарницы. Заскрипела телега, заржал конь. Отроки и гридни складывали в возы тела убитых, осторожно поднимали и устраивали раненых. Вокруг них колдовали лекари, ощущались запахи отваров целебных трав. Стражи с длинными копьями обходили воинский стан, перекликались.

Мягко ступая ногами в жёлтых тимовых сапогах по высокой траве, к Володарю подошёл Давид Святославич. Он был без шелома, но в дощатой броне.

— Лихая была рубка! Здорово мы их проучили! — молвил довольный черниговец. Ещё бы не радоваться ему — сколько скота и пленных уводили из Полыни его дружинники.

— Да, брат, — коротко ответил ему, через силу улыбнувшись, Володарь.

«Надо писать грамоту князю Герману, предложить ему мир. Надоело ратиться. Бесцельна наша с ним вражда», — размышлял сын Ростислава.

Отвлёкшись от скорбных дум о павшем Вышатиче и закончив короткий разговор со Святославичем, обещав в Перемышле учинить по случаю их общей победы пир, стал Володарь припоминать, кем ему приходится Герман, какова степень их родства. Мать краковского владетеля, Мария-Доброгнева, была единокровной сестрой прадеду Володаря, великому киевскому князю Ярославу. Выходит, Герман и дед его, Владимир Ярославич, двухродные братья. В то же время отец князя Германа, Казимир Восстановитель, был родным братом Рихезы, матери княгини Ланки. Получается, Ланка и Герман — двухродные брат и сестра, а Володарь, стало быть, князю Польскому двухродный племянник. Такое вот у них запутанное и близкое родство.

«Почитай, одна кровь, один род, а дерёмся, стойно вороги лютые. — Володарь вздохнул. — Впрочем, что в этом дивного? Вон на Руси все князья-братья, а порой друг дружке горло перегрызть готовы».

Грамоту ляхам писать Володарю не пришлось. Наутро его, прикорнувшего у костра, разбудил гридень.

— Княже! Гонец от ляхов в лагерь к нам прискакал! Тебя зреть хочет!

Сразу узнал Володарь кастеляна Казимежа. Спесивый ясновельможный пан в дорогом, украшенном узорочьем кафтане сжимал в руках свиток со свинцовой печатью, на которой гордо красовался орёл — родовой герб Пястов. Видно было, как трудно давался Казимежу поклон, как побагровело от едва скрываемого гнева лицо ляха, как побелели от натуги пальцы его десницы, когда стиснул он рукоять вложенной в ножны сабли.

В грамоте значилось, что князь Герман просит мира и отныне отказывается воевать владения Володаря. Также просит он отпустить захваченных в сёлах пленных и готов заплатить за мир немало звонкого серебра.

Володарь и Давид Святославич томили польского посланника у себя два дня, советовались друг с другом и с ближними боярами и наконец ответили на предложение польского владетеля согласием.

Свернув шатры и погасив костры, оборотились вспять ратники перемышльские и черниговские.