а также разного рода движимое и недвижимое имущество на вдвое большую сумму. Единственное условие, которое он поставил в своем завещании, гласило, что на площади Святого Марка ему должны воздвигнуть конную статую.

Это оказалось проблемой. Поставить кому-то статую на Пьяцце для венецианцев было немыслимо: такой чести они не удостоили даже своего возлюбленного евангелиста. Коллеони верно послужил республике, но, как и все профессиональные кондотьеры, он за свою жизнь успел поработать на многих нанимателей, среди которых попадались и враги Венеции. Коллеони даже не был венецианцем – он родился в Бергамо. В то же время отказаться от его наследства в тех сложных обстоятельствах было невозможно. В итоге венецианцы нашли компромиссное – в типичном для них духе – решение: статую установили не перед собором Сан-Марко, а возле скуолы Сан-Марко, на площади перед церковью Санти-Джованни-э-Паоло. Никто всерьез не верил, что этот чудовищный образец казуистики сумеет умилостивить оскорбленную тень Коллеони; но сейчас, пять столетий спустя, глядя на шедевр Вероккьо – самую горделивую и величавую конную статую, какую только видел свет, – трудно поверить, что благодетель Венеции не простил бы горожан, если бы увидел ее своими глазами.

В начале января 1475 г. – еще за девять месяцев до завещания Коллеони – венецианцы по какому-то секретному каналу получили от мачехи султана предложение о мирных переговорах. Два дня и почти две ночи они обсуждали этот вопрос. Многие выступали против самой идеи, указывая, что Узун Хасан, правитель туркоманов и главный соперник и враг Мехмеда II на Востоке, собирался вот-вот развернуть против него масштабную операцию; аналогичные действия ожидались от венгров и поляков, которые недавно заключили союз специально для этой цели, а папа уже планировал новую общеитальянскую экспедицию против турок. Но дож Мочениго лучше знал, что к чему. Он посвятил борьбе с турками большую часть жизни и по собственному опыту мог судить об их силе и храбрости, об их огневой мощи и почти безграничных человеческих и материальных ресурсах. Венеция вот уже тринадцать лет противостояла им практически в одиночку. Это стоило ей бесчисленных кораблей, жизней множества лучших моряков и нескольких ценнейших заморских владений. Казна пустовала; не хватало даже денег на выплату жалованья, и моряки уже не раз устраивали демонстрации на ступенях дворца, громогласно требуя погасить задолженность. Отказаться выслушать условия турок было глупостью.

Голос разума победил, пусть и с небольшим перевесом, и послы отправились в Константинополь, но в октябре переговоры прервались. В феврале 1476 г. умер Мочениго[239] – изнуренный, как утверждали злые языки, вниманием десяти прекрасных турецких рабынь, которых он держал как наложниц, – и война разгорелась вновь. Два с половиной года спустя, к тому времени, как его преемник Андреа Вендрамин сошел в могилу от чумы и был похоронен в церкви Санта-Мария деи Серви[240], к туркам перешли и остров Лемнос, и албанская крепость Круя, а Скутари вновь оказался в осаде. Еще больше причин для беспокойства внушали нерегулярные части турецких конников, которые заполонили Фриули вплоть до реки Ливенцы. Они разоряли города и села, сжигая и грабя все на своем пути, да так, что, поднявшись на вершину колокольни Сан-Марко, можно было невооруженным глазом увидеть пламя горящих деревень.

Произошли и перемены другого рода, не связанные с турками, но не менее важные для будущего Италии. На Пасху 1478 г. в кафедральном соборе Флоренции на Лоренцо де Медичи и его брата Джулиано напали убийцы. Джулиано погиб на месте; Лоренцо, спасшийся лишь чудом, обрушил на заговорщиков стремительное и жестокое возмездие. Он прекрасно знал, что заговор совместными усилиями состряпали его заклятые враги Пацци, архиепископ Пизанский и племянники папы Сикста; знал он и то, что папа оказывал его противникам тайную поддержку. Медичи подверг убийц публичной казни, велел повесить архиепископа на окне дворца и бросить в тюрьму одного из племянников папы – восемнадцатилетнего кардинала Раффаэле Риарио. Разъяренный папа отлучил Лоренцо от церкви и наложил интердикт на всю Флоренцию; Венеция и Милан поддержали флорентийцев, а Фердинанд Неаполитанский переметнулся на сторону папы; не прошло и нескольких недель, как весь полуостров снова был охвачен войной.

В исторической перспективе эта война, продлившаяся меньше двух лет, мало чем отличалась от других междоусобиц, непрерывно омрачавших историю Италии. Но она ясно дала понять всем заинтересованным сторонам – и европейцам, и туркам, – что никакой совместной кампании, направленной на сдерживание османского нашествия, в ближайшие несколько лет ждать не приходится. Не наблюдалось и сколько-нибудь заметного прогресса на других фронтах. Круя была потеряна, Скутари – обречен, Фриули дважды за год подвергся разорению и не мог рассчитывать ни на что, кроме дальнейшего неуклонного ухудшения своих позиций. Венеция, где в мае 1478 г. на смену дожу Вендрамину пришел Джованни, брат Пьетро Мочениго, не могла больше продолжать войну с турками. Условия, на которых 24 января 1479 г. ей наконец удалось заключить мир с Мехмедом II, были куда менее благоприятными, чем те, которые она отвергла тремя годами ранее[241]; но на сей раз у нее просто не оставалось выбора. Венеции пришлось отречься от всех притязаний на Негропонт и Лемнос, на большую часть своих владений в материковой Греции и практически на всю Албанию, кроме окрестностей Дураццо – которые ей дозволили считать своими еще на несколько лет. Как ни странно, венецианским герцогам Наксоса тоже удалось сохранить независимое правление на Кикладских островах. Республике разрешили восстановить в Константинополе должность байло как наместника, под юрисдикцию которого традиционно подпадали его соотечественники, но за эту привилегию и за право торговать в турецких водах Венеции теперь полагалось ежегодно выплачивать туркам 10 тысяч дукатов.

Вдобавок ко всем этим унижениям Венеция стала мишенью для гнева и насмешек со стороны своих соседей в Италии и по всей Европе: собственное нежелание или неспособность принять участие в борьбе с Османской империей ничуть не помешало им яростно осуждать венецианское «предательство». Хуже всего было то, что республика не смогла пошевелить и пальцем, когда позднее в том же году турки заняли Ионийские острова – Итаку, Кефалонию, Закинф и Лефкас, – а в начале 1480 г. высадились в Апулии и захватили Отранто, обойдясь с его злосчастными обитателями со всей варварской свирепостью, какой уже никого не могли удивить, и на следующие тринадцать месяцев превратив город в прибыльный рынок христианских рабов. Более того, многие даже обвиняли Венецию в потворстве этой трагедии, полагая, что таким образом она отомстила за недавние враждебные действия королю Фердинанду Неаполитанскому, чье королевство простиралось на всю Южную Италию. Трудно представить себе более нелепое обвинение: да, действительно, если бы Венеция не заключила мир