Крепко целую. Будьте здоровы. Сердечный привет Вашим.

Не забудьте — 9 декабря день рождения А. А.!

Милый Рыжик, вот уже несколько дней собираюсь Вам написать, всё сил не было — в смысле времени: как-то Тирсо всё поглощал, а я просто засыпала в этой лямке. Кроме того, нас осчастливил такой ужасающий гололед, что и думать было нечего, чтобы добрести до почтового ящика; ежеутренней проблемой было добалансировать до Суслиных (за молоком) и от них — (с молоком); до колонки (за водой) и от колонки (с водой). Теперь высыпал распрекрасный снежок, украсивший каждую веточку! До чего красиво! А главное — сработала наконец снежная служба безопасности пешеходов. Мы получили (в основном, конечно, я!) всё, всё Вами посланное: и газеты, и «Дни поэзии» (естественно, хватит с меня и четырех №!), и письма, и лекарство. Не могу сказать, как меня обрадовала находка муромцевского «Старого Пимена»[1086]. Это просто чудесно: и главное — из тех важнейших, необходимейших для ведения Цветаевой и ее путей творческих — вещей, которые переводят нас из мира догадок в мир вещественных доказательств! Из мира неконкретностей (и догадок, и смутных воспоминаний, и т. д.) в мир столь же реальных, как городские вокзалы и стальные рельсы, — путей отправления. Вы молодец. Конечно, это нужно использовать в примечаниях или врезке, но умело, соблюдая дозировку, так сказать, и, желательно, не указывая «Россию и славянство»; думаю, при умелой подаче материала это удастся. Такого рода материалы особенно важны для будущей серьезной работы о Цветаевой, и поэтому слишком их раскрывать сейчас для Викиных и прочих скороспелостей не стоит. Получила, кстати, от Вики печальную и неконкретную записочку, в которой она пишет, что «новостей хороших нет, так что и писать не о чем»; из чего заключаю, что, может быть, именинные посулы Вашего «Витюши» насчет удаления Вики из подвластных ему рядов не лишены оснований. Притом, конечно, и выход «Дня Поэзии» с неподписанной публикацией не обрадовал ее; и т. д. и т. п. Конечно, очень (Шушина лапа) хорошо, если в «Искусстве» выгорит дело с пьесами. Но нам обеим, а в особенности мне, нужно немало времени для подготовки к комментариям. Очень небольшая (по объему) часть нами сделана для ленинградского тома. Трудоемки по работе над, прожорливы в смысле времени, комментарии к Казанове (надо отыскать то именно, нам неизвестное, издание, полуапокрифичное, мемуаров, по которым работала мама; сличить с изданием «Сирены»[1087], которое у нас уже было в руках). С грехом пополам, если не на 3/4 с грехом, прокомментирована одна из пьес о Казанове, из которых (комментариев) выпал подтасованный в полуапокрифическом издании, с которым работала мама, краеугольный эпизод с надписью на окне[1088], отсутствовавший в томах «Сирены». Много работы и над «Федрой». Что особенно трудно, т. к. в этой области мы с Вами полные нули: для работы над циклом «Романтики» надо перечитать немало пьес, которые не могли не повлиять на создание пьес цветаевских: не только из тогдашнего репертуара «Студий» МХТ, но и вокруг Оного. Ибо, если трактовка цветаевских пьес — именно цветаевская (не без Ростана[1089]), то тематика и образы, думаю, пришли извне. Органически ее — Казанова; Тезей и Федра — поздний период творчества, который я хорошо помню. А вот над ранней романтикой придется поработать. Думаю, что она — часть ранней романтики переходного (от дореволюционного к революционному) периода русского театра вообще: но без революционности. Даже революционный драматург Луначарский[1090] был сугубо романтичен в своей драматургии — персонажах, диалогах. Сколько потребуется времени, если всерьез? (причем работу всерьез не обязательно будет всю раскрывать в данных примечаниях; добрую половину надо будет Вам сохранить для когдатошней самостоятельности и большой работы — как и Муромцеву, и много другое). — С Тирсо я буду занята, верно, до января включительно — при очень быстрых темпах. После мне необходима месячная передышка, т. е. отдых. Попросту. Я очень устала, да и проболела уже почти 3 мес.: надо будет в течение месяца «ремонтироваться» и отдохнуть. Что остается? Март? — и половина апреля, может быть. Там вскоре «обратно» Таруса: ее всецело передоверить А. А. уже невозможно, и никогда возможно не будет. Правая рука ее уже пришла в нерабочее состояние за то время, что она здесь занималась немудрящим хозяйством. А. А. — при всей ее энергии и доброй воле, больше работать физически нельзя, иначе она обезручеет совсем. Нельзя даже чистить картошку… Значит, весной надо будет мне приехать в Тарусу, наладить всё на «весенне-летний» лад и потом периодически ездить в Москву работать. Это можно будет — если мне самой удастся починиться и окрепнуть. Потом надо будет выехать из Тарусы пораньше с тем, чтобы с наступлением холодов вернуться на 3–4 дня, укрыть розы и т. д. и после этого пристально работать до конца года. Задача в том, чтобы в марте-апреле подготовить достаточное количество сырья, чтобы работать над ним в Тарусе — до следующей поездки — и т. д. Значит, я считаю, что нам обеим на подготовку текстов и примечаний надо не меньше года — 1966: (е.б.ж.!)[1091] Конечно, рукопись пьес можно подготовить и сдать раньше. Речь о примечаниях (комментариях). Я бы лично предпочла, чтобы статью писал все же Орлов, ибо нам вдвоем легче влиять на него и подсказывать ему (если бы он знал!!!) и выдержать единую линию статьи и примечаний (комментариев). Это немаловажно для общего лица книги. Для данной, именно цветаевской, книги, Антокольский напишет много трескучих глупостей: он мало понимает (ибо для него проза Анастасии Ивановны и Марины Ивановны равнозначаща, и именно он устроил Асино словоблудие в «Новый мир»). Он поверхностен, восторжен, ничего не поймет по существу в поздней драматургии и т. д. Кроме того, о Цветаевой он знает чрезвычайно мало, а «просвещать» его некогда. И написанного ею он почти не знает; снабжать его тоже некогда. К тому же Орлов соблюдает «чувство меры на сегодняшний день», сумеет «обойти», скажем, «Фортуну», т. е. подать ее; он многое сохранил в «нашем» томе, благодаря своим сугубо нынешним оценкам: бог с ними, что завтра они устареют, но сегодня это помогает выходу книги, он обязательно дозирует мед с дегтем, это, увы, нужно. А Антокольский все же — поэт: своим фейерверком он будет освещать не то и не так, пусть это освящение и будет в тридцать раз талантливее и эффектнее орловских полутонов и поэтически оправданнее и правдивее… (Господи, какое всегда многословие и суесловие — письма!). — Объем? Вот уж не знаю: это уж Вы прикиньте, скажем, взяв за приблизительную основу то, что нами уже сделано для «Библиотеки поэта». Учитывая, что комментарии к пьесам о Казанове будут куда «многословнее», чем, скажем, к «Каменному ангелу»; что «Федра» будет несколько, меньше, думаю, чем «Тезей»; что «Романтика»[1092] должна, думаю, обрасти какими-то параллельностями и ссылками на драматургию того периода (русскую, скандинавскую, французскую, может быть, даже и итальянцы? «Принцесса Брамбилла»[1093] (если она итальянская — это кажется Антокольский? «Принцесса Турандот»[1094], сказочность и пр.), что по «Фортуне» должен быть порядочно исторический экскурс по персонажам, мемуары Герцога Лозена[1095] и параллельный французский мемуарный материал. Еще и черновые варианты. Учтите также, что это — сиречь комментарии — в общем-то — резина: мы можем и растянуть, и ужать. Я просто не представляю себе, в каком реальном количестве печатных листов может выразится эта, пока что, туманность.