Это охрана сенатора для него – дилетанты? Он хоть знает, как этих парней выбирают? По какому конкурсу?

Наверное, я заразилась от своих русских их безумной логикой, потому что мне пришло в голову – а может, их не по тем критериям выбирают? Надо будет спросить у Заброцкого, какие экзамены он сдавал в своем сибирском полку. Когда выйдем отсюда. Если выйдем.

– Куда теперь? – поинтересовалась я.

– Искать кабинет, – ответил Щербаков. – Тут я доверюсь вашему чутью. Кстати…

Он отворил ближайшую дверь – это оказалась, кажется, гостевая комната, потому что всю мебель в ней покрывали чехлы, – и без натуги затащил туда обоих незадачливых охранников, после чего связал им руки крест-накрест шнуром от настольной лампы и заткнул рты импровизированными кляпами.

– Спите, родимые, – пробормотал он, отряхиваясь. – Так они у меня долго развязываться будут. Во всяком случае, их раньше искать начнут. Пойдемте, мадемуазель.

И что он привязался со своей мамзелью?! Нашел француженку.

Я брела вдоль череды дверей, оглядывая каждую. Не знаю, какой инстинкт меня вел, но, пройдя мимо четырех, около пятой я остановилась так резко, что шедший за мной русский едва не наступил мне на пятки.

– Здесь, – без тени сомнения произнесла я. Щербаков постоял мгновение, прошептал «Отлично» и без стука распахнул дверь.

Спрыгнуть с поезда особого труда не составило. Если бы я так не дергался за сохранность «оптики», мог бы и раньше соскочить. В конце концов натаскивали меня и не на таких скоростях. Но, имея на руках хрупкий инструмент, пришлось подождать, пока этот, нельзя же не сказать, эшелон, чуть ли не затормозил на повороте, и только тогда – прыгать.

А в общем, решил я, этап отрыва тоже прошел успешно. Полагаю, что никто не сумел засечь меня на станции, а проводника я застращал на совесть, минуты три тыча ему под нос по очереди фэбээровское удостоверение и «вессон». Не думаю, чтобы у него раньше чем через пару часов челюсть отклеилась.

А мне больше часа и не нужно.

С машинами пока придется завязывать. Только что мы минут двадцать ехали параллельно дороге, и машин полицейских на ней – что блох на собаке. Чуть ли не в прямой видимости. Прям-таки хочется встать во весь рост и возгордиться собственной популярностью.

Зато, похоже, в мозгах аборигенов мысль, что перемещаться можно без помощи колес, просто не укладывается.

По крайней мере, к такому выводу я пришел чуть погодя. Вне дорог никакой разумной деятельности по розыску преступников не велось вообще. За несколько часов мне пришлось залегать всего два раза – один, когда неподалеку прожужжал винтокрыл, но, судя по тому, что больше я его даже не слышал, он не местность прочесывал, а просто летел куда-то по своим винтокрыльим делам. Второй – когда чуть не нарвался на небольшую толпу, сошедшую, казалось, прямиком со страниц «Тома Сойера» – несколько десятков местных пейзан с дробовиками и собаками. Хотя, конечно, может, это я заблуждаюсь и они в самом деле ловят беглого негра – в этой Америке все может быть! Не за кровавым же бандитом герром Шредером они гнаться собрались? Собачки тут им не подмога. Да и вообще, как можно гражданских к этому привлекать? Ну встретят они опасного преступника, ну положит он половину, вторая в ужасе разбежится – и что?

Помню, у нас, когда я только начинал действительную, тоже побег случился. Бегут на самом деле не так уж редко. Добегают, правда, еще реже, а скорее и вовсе. Тот раз я запомнил, потому что сам видел.

Десятеро с этапа рвануло. Обычный был этап, каторжный, но все по второй-третьей ходке, а там сроки такие, что еще подумаешь – не лучше ли сразу на уран, конец тот же, а мучиться все ж поменьше.

Так вот, рвануло десятеро, под вечер. Из них троих – а заодно и кучу неповинного зверья – положили ночью вертолеты с теплоскопами. А с утра по тайге пошли поисковые группы – полиции, казачьи, ну и наши егеря. Нас, «молодняк», взяли как резерв, сам не знаю на кой – никто бы нас на пули, понятно, не пустил.

Но это я понял уже потом, а тогда, в тесном кузове грузовика, я судорожно сжимал вспотевшими ладонями ложе винтовки и с замиранием сердца вслушивался в доносящееся сквозь треск.

– Ну что там?

– А-а, сука, отстреливается. Сдавайся!

– Ну что он?

– А-а, мать-перемать.

– Кончайте с ним.

– Сдавайся, придурок, жизню же… А-а, х… с тобой. – И выстрел, окончательный, как точка.

Выловили еще пятерых – тайга большая, да дорог в ней мало, – а двое сгинули, и только три месяца спустя во Внутренней Монголии к пылающему костру выполз скелет в лохмотьях, ничем, кроме этих лохмотьев, с человеком не схожий.

Тогда вот я ощутил это странное, греховное, но такое захватывающее, пьянящее чувство охоты на самую опасную, умную и свирепую дичь – на человека.

Вы тоже его испытываете, наверно, господа охотнички! Что ж, пожалте. Вам еще предстоит усвоить пару уроков. Например, что на тигра не ходят с дробовиками. И флажками от него не отгораживаются.

На тигра вообще лучше не ходить. Опасно!

В других обстоятельствах изумленное выражение на лице сенатора вызвало бы у меня здоровый смех. А в тот момент меня больше всего волновало, чтобы он не начал кричать или, не приведи господи, сопротивляться. Поэтому я рванулся к нему, точно бешеный бык, и перехватил его руку аккурат в тот миг, когда она нырнула в ящик стола.

– Вот пистолетик положите, – убедительно произнес я, от волнения забыв, что говорить надо по-английски. Долгое общение с мисс Тернер только подкрепило меня во мнении, что все иностранцы обязаны понимать язык Пушкина.

Сенатор, правда, понял без перевода – или его просто устрашила моя озлобленная физиономия. Запястье его обмякло, и я осторожно вытащил его руку на свет.

– Встаньте, сенатор, – предложил я, переходя на понятное ему наречие. – Пройдите и сядьте вон в то кресло.

Кресло стояло у стены, и на расстоянии вытянутой руки от него в обе стороны не было ничего легче тяжелой бронзовой вазы.

– И не надо кричать, – предупредил я. – Это может плохо кончиться.

– Вы… вы… – Губы сенатора дрожали. Он был напуган чуть ли не до смерти. Оно и неудивительно, когда привыкнешь, что твой дом – твоя крепость, осознание своей ошибки особенно болезненно.

– Отвечайте только на мои вопросы, – приказал я. – Мадемуазель Тернер, присядьте тоже. Чувствую, разговор у нас будет долгий.

На самом деле мы не могли рассиживаться. Если бы я связал всех охранников в доме, и то мы не были бы в полной безопасности. А отсутствие всего троих будет замечено не позднее чем на пересменке. То есть часов в восемь. Однако признаваться в этом перед нашей жертвой я не стал.