– Кое-что получше. – Бедект улыбнулся в ответ. – Я убил бога.

Плоть, изуродованная огнем и возродившаяся, когда Морген Вознесся, помнила выпавшие на ее долю муки. С каждым вдохом он чувствовал холодный нож Штелен, как Бедект вонзает его меж ребер, как клинок впивается в сердце. А еще его преследовала грязь. Никогда его руки не станут снова чистыми. Он пролил кровь. Он лгал и убивал. Он запятнал себя и стал испорченным.

Морген вскрикнул, а отражения захохотали, стали приплясывать и кривляться, забавляясь его страданиями, – оказалось, они Вознеслись вместе с ним. Он понял, что они с самого начала это и замышляли. Они не служили ему и не показывали проблески будущего, которые помогали бы найти верный путь. Нет, они до этого самого момента водили его за нос и делали с ним что хотели. Манипулировали им, определяя каждый его выбор.

Почему ни Ауфшлаг, ни Кёниг не предупредили его, что нельзя верить отражениям? Конечно, они с самого начала знали. Насколько иначе все бы сложилось, если бы кто-то желал обучить его, хотя бы чуточку?

Отражения Моргена, каждое из которых было одной из сторон надломленного рассудка мальчика, насмешливо откланялось и помчалось в мир, предаваться любым прихотям, каким они только пожелают.

«Я никогда не буду тем богом, которого хотели получить Геборене».

Но даже это было ложью. Если бы Геборене желали создать доброго бога, чистого бога, то он таким бы и стал; его именно таким бы сформировала их вера. А он не такой. Он был свободным богом. Он может делать все что пожелает, играть чужими жизнями, вычеркивать из реальности чьи-то души по малейшей прихоти или отправить весь Зельбстхас на войну. И они всё сделают, подчинятся каждой отданной им команде. Потому что он, Морген, перенесший столько мучений мальчик, – их бог.

Морген смотрел вниз, на Зельбстхас, и наблюдал за тем, как суетятся люди, занимаясь своими делами. Казалось, он глядит на них всеведущим взором, и это напомнило ему, как он играл с солдатиками и крестьянами в своем игрушечном городе. Он вспомнил бескровную битву между двумя сторонами, и как он в шутку сказал Кёнигу, что крестьяне взбунтовались. Тогда ему показалось, что Фюример не нашел его шутку смешной. А теперь он знал: тот просто не понял, что это была шутка. Морген смотрел на мир глазами бога и некоторые вещи видел иначе. Он понимал самую суть доппелей и отражений Кёнига, осознавал их именно тем, чем они были в действительности: проявлениями ненависти к себе, трусости и страха.

Какого бога мог сотворить такой человек?

Морген знал ответ. Надломленного бога.

Он поднялся еще выше. Далеко на востоке увидел зубчатые гребни гор Кельте. Он знал, что за ними лежит вечно пустынная долина Басамортюан, восточный край света. Чувствовал присутствие других богов, но далекое и неопределенное. Некоторые из них сравнительно молоды – им было всего несколько тысячелетий, а другие казались настолько древними, что уже не посчитать, сколько им лет. Все они, понял Морген, были Вознесшимися смертными.

«А где же старые боги?» Он совершенно не чувствовал тех самых существ, чьи заблуждения, как считалось, создали эту нездоровую реальность и породили человечество. «Может, они бросили нас, потому что им от нас стало тошно?» Это казалось вполне возможным. Даже вероятным.

«Или они – просто еще один слой в нагромождении лжи? Не важно, – решил он. – Они ушли, или их никогда не существовало».

Морген отбросил подобные мысли прочь и двинулся на восток, где он желал собственными глазами увидеть обширный и богатый Гельдангелегенхайтен, но остановился; границы, созданные человеком, определенные политикой, войной и верой – всеми тремя проявлениями заблуждения, – для богов имели еще большее значение. Морген не мог покинуть Зельбстхас.

За пределами этого города-государства в него никто не верил.

«Даже мое всезнание – ложь».

И вот это, решил Морген, надо менять.

Он вернулся к Зельбстхасу – туда, где была сосредоточена вся его сила, – и на этот раз обратил внимание на замок со странной формы строениями, который Геборене называли своим домом. Некоторое время он смотрел – и кожа горела, а сердце вздрагивало под ударом клинка, – как суетились его жрецы. В самой высокой башне новый Кёниг – тот, что прежде был отражением, а сейчас наслаждался мнимой свободой, – строил планы о том, как воспользуется своим новым богом.

Морген рассмеялся – презрительным всхлипом, полным горечи и боли. Кёниг – в каждом своем воплощении и проявлении – мыслил слишком мелко. Их мечты – мечты жалких, запуганных людей. Про-шли те дни, когда его использовали такие идиоты.

Явив себя в личных покоях Кёнига, Морген, охваченный дикой, ликующей свободой, вдавил этого человека в пушистый ковер на полу. В карманном зеркальце, лежавшем на тяжелом дубовом столе, он увидел, как радостно хлопает в ладоши Крах. Долго веселиться ему не суждено.

Кёниг бессвязно залопотал: он умолял, уговаривал, из кожи вон лез, чтобы угодить.

– Ты для меня ничто, – сказал Морген, и Кёниг послушно кивнул. – У меня вас много, есть из кого выбирать. Ты станешь полезным, или я положу конец твоему существованию.

Это тоже было ложью; он не мог сделать так, чтобы душа перестала существовать. Его могущество имело границы и подчинялось правилам. Мертвые вершили свой путь дальше. Куда они попадали после этого – зависело от их убеждений или от того, кто их убил, но они всегда продолжали существовать где-то в новом месте. Таков закон.

«Я бог! – Морген пришел в ярость. – Разве могу я быть настолько бессильным?»

Отогнав от себя эти мысли, он снова обратил внимание на Кёнига:

– Я – вершина всего, над чем вы трудились, всех усилий Геборене. Я Вознесся, и теперь я ваш бог.

Морген снова вскрикнул, когда пламя заплясало по всей его плоти, а сердце снова вспомнило, как в него впилась холодная сталь.

Кёниг, у которого из ушей текли струйки крови, прижимал лицо к полу, как будто пытался погрузиться в ворс ковра и спрятаться.

– Да! Да! Да! – провопил он. Голос его заглушал ворс ковра. Жалкий негодяй обгадился.

«Как я вообще мог когда-то уважать этого человека? Как я мог любить его?»

– Меня ничто не ограничит, – сказал Морген, силой пробудив в себе ледяное спокойствие.

Кёниг лишь молча кивнул.

– Если мне суждено переделать этот мир, мне нужно быть вездесущим. Мне должны поклоняться повсюду.

– Мы разнесем слово о Тебе, – подобострастно ответил Кёниг.

Морген не обратил внимания на слова грязного смертного.

– Геборене придут во все города-государства. Мы поведем священную войну против всех, кто окажет сопротивление. – «На этот раз война не будет чистой и бескровной». – Я освобожу этот мир от грязи. Он станет чистым, как новенький. Навсегда.