Кончились празднества, настал день моего отлета. На аэродром меня приехали провожать все пекинские лидеры. Там опять состоялась беседа, с умом организованная и нацеленная на наступление уже против СССР. Агрессивную беседу от китайской стороны поручили вести Чэнь И, министру иностранных дел. Остальные молчали, изредка подавая реплики. С тех пор утекло немало лет. Время – лучший испытатель верности любой позиции. Оно подтвердило разумность советской линии тех лет. Я теперь очень доволен тем, что мы тогда проявили мужество и не отступили, выдержали трудное испытание при выборе точки опоры в определении правильной политики.

Задолго до конфликта с Китаем Индия начала с нами переговоры о продаже ей лицензии, чертежей и технологии на производство истребителей МиГ-21. Этот самолет уже ни для кого не являлся секретом. Его мы к тому времени продавали Египту и Югославии. А после начала конфликта встал вопрос, что ответить Индии насчет самолетов? Китай, конечно, раздует дело, чтобы закричать, что мы держим сторону Индии в военном конфликте, помогая ей вооружением. Мы долго мучились. Знали, что и в Индии шла борьба: одни боролись за то, чтобы принять к производству МиГ-21, другие выступали против этого и предлагали приобрести американский самолет. США соглашались предоставить необходимые чертежи и технологию.

Что для нас значит не продать МиГ-21 Индии? Оттолкнуть ее. А потом побудить к покупке лицензии в Америке. Индия связала бы себя в производстве современных самолетов-истребителей с американской авиационной промышленностью. Взвесив все, мы решили, что индо-китайский конфликт временный, наступит день отрезвления у Мао, конфликт будет прекращен и забыт. Китайцы умеют, когда хотят, повернуться лицом в нужном направлении и на нужное количество градусов, чтобы сгладить прежнее. И мы решили выполнить свои обещания, оформили договор и отгрузили в Дели несколько самолетов. Применение их в войне не могло иметь какого-либо значения: в Индии не существовало еще кадров, которые могли бы быстро овладеть этими самолетами. Это была покупка на будущее. Лицензию мы передали не секретно, а объявили об этом. Конечно, Китай сразу использовал сообщение для пропаганды среди других коммунистических партий. Но мы дали нужные разъяснения, и абсолютное большинство партий нас поняло правильно. Иначе СССР пришлось бы приспосабливаться к маоистскому Китаю.

Могут сказать: «Хрущев рассказывает об Индии, а примешал сюда Китай». Да, жизнь и политика так переплетены. Трудно говорить об одной стране, не затрагивая другие страны и взаимоотношения с ними. Возвращаясь к Индии, скажу, что мы проводили справедливую линию, направленную на дружбу с Индией. То же касается и Ирана, Турции, даже Пакистана. Пакистан долго не понимал нашей политики и неправильно ее оценивал. Он жил под давлением сил, которые ориентировались на США. Но потом оценил нашу миролюбивую политику. Советские инженеры и геологи, которые выехали в Пакистан, нашли там нефть, газ, другие полезные ископаемые. Это создает исходные условия для прогресса экономики Пакистана. Вопрос наших расхождений – он остается, но решаться должен не путем войны.

Об Индонезии мы знали очень мало и не проявляли к ней особого интереса. За многолетнее общение со Сталиным я не помню ни одного разговора, ни единого хотя бы его упоминания об Индонезии. К ней он не проявлял никакого интереса, и я не могу сказать, что конкретно знал Сталин об этой стране. О народах, проживающих в ней, ничего и никогда в советском руководстве при мне не говорилось. Впервые об Индонезии мы заговорили на уровне Президиума ЦК КПСС во время подписания Бандунгской декларации в 1955 году. Тогда Индонезия приковала к себе внимание всего мира, а фамилия ее президента Сукарно[353] стала регулярно появляться в нашей печати. Как известно, руководство СССР читало не только свои газеты, но и ТАССовские сводки, выдержки из сообщений газет со всего мира. Сначала нам по традиции давали ежедневно объемистый пакет, да такой, что мы его весь и осилить не могли. Поэтому я попросил помощников отбирать материалы, выделяя то, что считалось интересным и важным. Но тут был и минус, поскольку материалы просеивались помощниками, и они стали как бы судьями, решая, что я должен читать, а что не заслуживает моего внимания. Порой у членов руководства и их помощников оказывались разные оценки материала, который отсеивался и к нам не поступал. В результате я вернулся к старой практике, сам читая все сводки ТАСС и оттуда узнавая необходимое мне. Касалось это и Индонезии.

Дипломатические отношения с ней были установлены еще при жизни Сталина[354]. Постепенно судьба Индонезии привлекла наше пристальное внимание, и мы стали проявлять к ней постоянный интерес. Она этого заслуживала, как заслуживает и сейчас: огромная многонациональная страна, рабросанная на массе островов, с населением свыше 100 млн человек, богатая и очень красивая. Ее народы еще заставят говорить о себе и проявят себя на новом пути, несмотря на жестокое поражение, которое было нанесено их левым силам в 1965 году[355].

Где-то после XX съезда КПСС к нам впервые приехал президент Сукарно[356]. Мы его встретили с должными почестями. Он произвел на нас впечатление образованного человека и, главное, умного. Ведь понятия образованный и умный не всегда совмещаются. Я встречал многих образованных, но не очень умных людей, а также наоборот, не получивших систематического образования, зато блиставших своим умом. Сукарно же имел и образование, и ум. У нас сразу установились с ним хорошие отношения, нам он понравился. Президент изложил принципы своей политики, нацеленной на нейтралитет вне военных блоков. Еще до нас Индонезия наладила нормальные отношения с Югославией. Да и по своему характеру Сукарно тяготел к Тито. Югославия менее жестко, чем остальные страны, строившие социализм, проводила марксистско-ленинскую политику, вольностей там было больше. Поэтому линия Тито больше импонировала Сукарно, чем наша. Я-то посейчас считаю, что мы правильно следовали марксистско-ленинскому учению, придерживаясь строго классовой позиции. Конечно, немалое в нашей политике оказалось наносным, хотя и объявлялось марксистско-ленинским, а на самом деле было навязано сталинским мышлением и не соответствовало истине жизни. Если говорить об учении основоположников научного социализма, то на практике оно как раз и проводилось в СССР не по-ленински, а по-сталински, с извращениями.