невидимого противника там, где тот мог, скорее всего, находиться. Но удар не достиг цели. — Где ты, сатана?! Я не поддамся тебе! Выходи на бой! Что прячешься? Боишься меня, отродье Тьмы?! Получай!

Дьявольский хохот раздался у рыцаря за спиной. Он резко повернулся и... Клинок со свистом рассёк воздух. Смех послышался справа. Потом слева. Потом, и того хуже, откуда-то сверху. Что-то подсказало Жослену пусть к спасению — тьма, всё дело в ней! Если без устали рубить мечом мрак, в конечном итоге удастся проложить себе дорогу к свету.

Однако тьма не расступалась. Храмовник решил передохнуть.

— Если меч не помог, может, попробуешь крест? — спросил дьявол. — Удобно, когда один и тот же предмет годится и для молитвы о милосердии, и для кровавого дела, не так ли?

— Ты не собьёшь меня с толку, сатана! — тяжело дыша, прохрипел Жослен. — Тот город — не Мегиддон! Я уже переправился через Иордан! Иерихон и тот остался позади!

— Правильно, — как ни в чём не бывало согласился голос. — Город тот зовётся Содомом. Господь разрушил его за грехи жителей его.

— Ты врёшь!

— Вот как? Так ты не веришь тому, что сказано в Писании? Разве там не сказано, что города Содом и Гоморра со всеми, кто жил в них, сделались мерзки пред очами Божьими?

Между тем такое провокационное замечание не смутило рыцаря, которого, как настоящего гонца, более всего интересовала топография. Кем бы ни оказался неизвестный, вздумавший зло подшутить над Храмовником, он просчитался — за десять лет, проведённых в земле Моавской, Жослен изучил все пути и дороги, пролегавшие по территории Трансиордании, уж кто-кто, а он прекрасно знал, что ни при каких условиях не мог оказаться в районе древних городов, уничтоженных за грехи их жителей огнём Господним.

— Ты врёшь! — вновь повторил Жослен. — Хочешь запутать меня? Сделать так, чтобы я сбился с пути? У тебя не получится это!

— А зачем? — поинтересовался голос. — Для чего мне желать, чтобы ты заблудился?

— Потому что ты — дьявол! — ни мгновения не сомневаясь, ответил рыцарь. — Ты — исчадие ада! Враг веры христовой и всего рода человеческого, как безбожные агаряне-турки, с которыми мы воюем во имя Божие!

— Значит, я помогаю туркам?

— Да!

— Отчего же ты так думаешь?

— А оттого, что если я не успею ко времени, в королевстве франков возьмёт верх предатель, который служит безбожникам и только и ждёт момента, чтобы передать Святую Землю в их руки. — Храмовник чувствовал, как с каждым произнесённым словом силы возвращаются к нему. — А ты — слуга его! Думаешь, я не узнал тебя, Караколь? Думаешь, если тебе с помощью колдовства удалось сделаться невидимым, ты сможешь провести меня?!

Со своей точки зрения Жослен размышлял вполне логично. После печально известного потешного венчания во время бракосочетания Онфруа и Изабеллы, Руссель Бельмастый, или Караколь, едва не лишился если уж не головы, то, по крайней мере, языка. Шута спасло то, что Ренольд отложил экзекуцию до окончания торжеств. Неизвестно, чем бы всё закончилось, но, уезжая из замка, где теперь предстояло жить его падчерице, Балиан Ибелинский попросил за Караколя, который чем-то приглянулся ему.

Князь оказался в весьма неудобном положении. Будучи человеком гостеприимным, он не хотел обидеть гостя отказом, однако видеть Караколя подле себя он также больше не желал. «Вот что, мессир, — сказал он барону, — я не стану наказывать этого мерзавца, но с условием, вы возьмёте его себе». Вероятно, Ренольд считал, что Балиан откажется, но тот согласился. Так Караколь сменил хозяина.

Наверное, Жослен и не вспомнил бы о бывшем оруженосце господина, если бы не встретил его накануне смерти Бальдуэнета в Акре в компании сморщенного старика, одетого в монашескую рясу с капюшоном. Храмовник и сам не знал, отчего старик так не понравился ему. Скорее всего, из-за перстня с большим и удивительно ярким смарагдом на указательном пальце левой руки, выглядывавшей из-под длинного рукава. Такое украшение куда больше подошло бы какому-нибудь барону или даже князю, а не скромному служителю Божьему.

Так или иначе, но эти двое показались Храмовнику очень подозрительными. Поговорить об этом с дамой Агнессой он не успел: скоропостижно скончался Бальдуэнет, и пришлось срочно собираться в дорогу. Однако теперь Жослена осенило: старик имел прямое отношение к смерти короля, а раз так, то...

«Нет! Караколь тут ни при чём! — вдруг ясно осознал гонец. — Это он! Это тот проклятый старик с перстнем! Ну, конечно, как я сразу не догадался? Ведь он — колдун! Или... демон?!»

Едва Жослен подумал так, враг понял, что раскрыт, и вместо обычного человеческого голоса рыцарь услышал сразу множество исходивших со всех сторон звуков: змеиное шипение, рычание льва и вой гиены. Но исчадие ада не смогло провести Храмовника. Теперь он знал, что ему надлежит делать, чтобы одолеть посланца Князя тьмы. Вскочив в седло, он натянул удила и, вздыбив коня, закричал:

— Я не боюсь тебя, Люцифер! Ты боишься меня! Уходи прочь, я не стану с тобой сражаться! Ты слаб! Ты не смог обмануть меня, где уж тебе одолеть меня в поединке? Ты проиграешь! Ты уже проиграл!

Вновь послышалось змеиное шипение, но сквозь него до Жослена всё же донеслись звуки родной французской речи:

— Ты — слепец! Ты слепец, и неведомо тебе, что нынешняя твоя победа — твоё завтрашнее поражение, а моё сегодняшнее поражение — моя завтрашняя победа. Ибо, чем выше поднимешься ты, тем вернее разобьёшься, рухнув с высоты. Знай, тот город, что видел ты, — не Мегиддон, и не Содом, и не Иерихон, то Святой Град Господень — Иерусалим! И пожар, что узрел ты, не есть пламень прошлых веков, а огонь, что в слепой гордыне возжигало племя твоё! В нём и погибнет оно, сгорит, обратится в дым и в синеве небесной истает без следа! Не останется даже и памяти о нём! Ты спрашивал, кто я? Так знай! Я — ангел Господень! Я — посланец его и пришёл изречь обречённым слово его! Ты слышал его, так устрашись же и беги, пока ещё не поздно! Своим мечом франки выроют себе могилу, а ты станешь похоронщиком собственного отца! Я всё сказал тебе. Так прощай же, глупец!

— Тебе не одурачить меня! — воскликнул обескураженный рыцарь. — Мой отец Тибо де Валь-а-Васар умер давно, ещё до моего рожденья! А моя