Откинув полог, он разбудил Брута, и друг, увидев выражение его лица, быстро вышел наружу.

— Я еду назад, в Рим. Брут, Корнелию все-таки убили. Я… не понимаю.

— О нет, Юлий! — в ужасе выдохнул Брут.

Он бросился к товарищу, крепко обнял его, и это позволило Цезарю наконец-то разрыдаться. Они долго стояли, разделяя скорбь на двоих.

— Мы выступаем?.. — прошептал Марк.

— Помпей запретил, — ответил Юлий, отстраняясь от друга.

— Не имеет значения. Мы выступаем?.. Скажи только слово.

Цезарь на мгновение закрыл глаза и подумал о том, что говорил ему Помпей. Неужели он слабее этого человека? Смерть Корнелии освобождает его от всех ограничений. Ничто не остановит его, он бросит армию на Катона и выжжет эту гнусную язву на плоти Рима. Какой-то частью существа он желал увидеть город в огне, охваченным резней, в которой погибнут все сулланцы и сама память о них. Катал, Бибилий, Пранд, сам Катон… У всех у них есть семьи, которые могут заплатить кровью за то, что он потерял.

Но у него оставалась еще дочь, Юлия. В донесении ничего не говорилось о ее смерти.

Когда Цезарь подумал о дочери, горячая волна любви захлестнула и обволокла его, словно плащом, и скорбь смягчилась. Брут все еще внимательно смотрел на товарища и терпеливо ждал.

— Нет, Марк. Не сейчас. Я подожду, но теперь за мной кровавый долг, который должен быть уплачен. Командуй Десятым, пока я не вернусь.

— Ты отправишься один? Поедем вместе, — предложил Брут, взяв под уздцы лошадь Юлия.

— Нет, ты должен принять легион. Помпей запретил мне брать кого-либо из Десятого. Позови Каберу. Он мне будет нужен.

Брут бросился бегом к старому лекарю и разбудил его. Когда старик понял, в чем дело, он тут же поспешил к Юлию. Лицо его сильно осунулось от тягот и лишений походной жизни: он зябко кутался в плащ, стараясь защититься от дождя.

Протянув руку, Кабера ухватился за Цезаря, и тот помог ему усесться на лошадь позади себя.

Брут посмотрел Юлию в глаза, и они пожали друг другу руки традиционным приветствием легионеров.

— Помпей не знает о солдатах, которые остались в поместье, Юлий. Если потребуется, они умрут за тебя.

— Если они еще живы, — ответил Цезарь.

От невыносимой боли перехватило дыхание, и он ударил коня пятками. Ничего не видя от слез и дождя, Юлий гнал лошадь вперед. Кабера скорчился у него за спиной.

Когда они подъезжали к поместью, весеннее солнце было закрыто плотными темными облаками. Шел сильный дождь.

Увидев свой дом, Цезарь почувствовал страшную усталость, не имевшую ничего общего с долгим путешествием в ночи. За спиной Юлия сидел Кабера, и большую часть пути, занявшего много часов, он вел коня шагом. У Цезаря пропало желание поскорее добраться до поместья. Ему хотелось, чтобы поездка длилась бесконечно, а мгновение прибытия домой отодвинулось как можно дальше.

Кабера сидел за спиной Юлия, сохраняя молчание и не подавая признаков жизни. Промокшая одежда облепила исхудавшее тело, старый лекарь дрожал. Так они и подъехали к дому, с которым было связано столько воспоминаний.

Цезарь спешился у ворот и подождал, пока их не откроют. Теперь он точно знал, что не хочет входить, но завел лошадь во двор, чувствуя, как подкашиваются ноги.

Солдаты Перворожденного с застывшими лицами приняли у него поводья. По потокам воды, низвергающимся с водостоков, Юлий молча прошел к главному зданию поместья. Кабера смотрел ему вслед, держа поводья и чувствуя, как теплые губы лошади хватают его за пальцы.

В доме Юлий нашел Клодию с окровавленной тряпкой в руках. Изможденная, бледная, с черными кругами под глазами, женщина вздрогнула, увидев его.

— Где она?.. — спросил Цезарь.

— В триклинии, — ответила Клодия. — Господин, я…

Юлий прошел мимо и остановился в дверях.

В изголовье простой кровати горели факелы, освещая лицо Корнелии. Он подошел к жене, чувствуя, что его начинает бить дрожь. Ее уже вымыли и одели в белые одежды. Лицо не накрашено, волосы увязаны на затылке.

Цезарь коснулся кожи на лице покойной и поразился ее нежности.

Она действительно была мертва. Глаза слегка приоткрыты, из-под век видны белки. Протянув ладонь, он попытался опустить ей веки, но когда убрал пальцы, они приподнялись снова.

— Прости, — прошептал Юлий, и в треске факелов слово прозвучало очень громко. Он взял ладонь жены в свои руки и, сжимая окоченелые пальцы, опустился у ложа на колени. — Прости за то, что тебя погубили… Ты никогда не имела отношения к этому. Прости за то, что не спрятал тебя. Если слышишь, прости. Я люблю тебя, всегда любил…

Цезарь опустил голову. Волна стыда поглотила все его существо. Этой женщине, которой он клялся в любви, при последнем расставании довелось услышать от мужа только злые слова. Такую вину искупить невозможно. Он был слишком самонадеян, рассчитывая уберечь ее. Откуда пришла уверенность, что она будет с ним всегда, что ссоры и обидные слова ничего не значат? А теперь Корнелия ушла, а он рвет на себе волосы и радуется боли, которую сам себе причиняет. Как он хвастался перед ней! Его враги падут, она будет в безопасности…

Цезарь поднялся с колен, по-прежнему не отводя взгляда от жены.

Внезапно тишину нарушил голос Клодии.

— Нет! Не ходи туда!..

Юлий повернулся; рука потянулась к мечу.

В триклиний вбежала его дочь, Юлия, и остановилась, увидев отца. Он инстинктивно шагнул навстречу, стараясь загородить тело жены, поднял девочку на руки и крепко прижал к себе.

— Мамочка ушла, — прошептала Юлия, и Цезарь затряс головой, не в силах сдержать закипающие слезы.

— Нет, нет, она еще здесь и очень любит тебя, — произнес он, поборов рыдания и целуя ребенка.

Люди Помпея едва не задыхались от зловония, которое исходило от человека, попавшего к ним в руки. Пальцы легионеров чувствовали, что плоть, спрятанная под плащом, почти не держится на костях, и когда они попытались откинуть капюшон, человек зашипел, словно с него хотели содрать кожу.

Помпей стоял прямо перед убийцей, его глаза зловеще блестели. Рядом застыли две девочки, обнаруженные в этой же жалкой лачуге, расположенной в загаженном переулке меж высоких холмов Рима. Обе смертельно испугались, но бежать им было некуда, и они просто стояли, парализованные ужасом.

Помпей не спеша вытер с лица пот.

— Снимите капюшон. Я хочу видеть лицо человека, убившего мою дочь, — велел он.

Двое солдат откинули грубую ткань и, с трудом сдерживая тошноту, взглянули на то, что под ней скрывалось. Лицо убийцы сплошь покрывали язвы и струпья. Глаза смотрели с ненавистью: когда он заговорил, покрытые коростой губы потрескались и начали кровоточить.