Прежний социализм, тот, который мы изучали выше, проникнут метафизикой, моралью и религией. Он мечтает о возрождении человечества через любовь, о пробуждении веры в душах. Экономические реформы должны были произойти только после реформы сердец и умов. Впрочем, эти реформы не получают у их приверженцев ни достаточно определенной формы (идея организации труда только намечается у Луи Блана), ни достаточно практического характера (припомните коммунистические мечтания). Подкупая своим благородством, социализм Сен-Симона и Пьера Леру, социализм Сисмонди и Луи Блана не был, очевидно, создан для удовлетворения умов, стремящихся к точности[1699]. Прибавьте, что, исключая французских предшественников коллективизма, как-то: Пеккера, Видаля и др., этот социализм совмещается с абсолютным пренебрежением к свободе и необыкновенным преклонением перед авторитетом.

Напротив того, новый социализм ставит себе в заслугу то, что, невзирая на приписываемые ему ходячей и пристрастной полемикой стремления, он сохраняет за индивидуумом известную долю свободы. Мы увидим далее, удается ли ему это, но справедливость требует признать за ним такое намерение. Другое, не менее важное отличие: новый социализм решительно материалистичен. Это выражается не только в том, что он опирается на данные материалистической науки, но в особенности в том, что, по его учению, социальная революция должна произойти прежде всего, если не исключительно, во имя материальных интересов пролетариата. Наконец, новый социализм оправдывает еще тем свой эпитет, что не ограничивается одной критикой существующего порядка; осуждая последний, он в то же время объясняет его. Сен-Симон и Пьер Леру, Сисмонди и Луи Блан порицают промышленную конкуренцию. Карл Маркс и Энгельс показывают, почему при данных условиях она обязательно должна была возникнуть. Первые социалисты предлагают известные средства для излечения общественного зла, но эти средства выбраны ими произвольно. Маркс и Энгельс пытаются доказать, что их социализм и не мог облечься в иную форму, чем существующая. По их словам, он является необходимым продуктом необходимого развития мысли, все лучше и лучше объясняющей столь же необходимые факты и извлекающей из этих фактов не менее необходимые последствия[1700].

Таким образом, они пытаются захватить умы сетью аргументов и доказательств, узкие петли которой делают невозможным всякое сопротивление, всякую попытку бегства. На этот пункт и следует обратить особенное внимание. Мы устраним или, лучше сказать, оставим в стороне все возражения, не связанные с системой по существу, например, те полные или частичные опровержения коллективизма, которые делали экономисты, отправляясь от чуждых ему принципов[1701]. Мы займемся только вопросом, имеет ли научный социализм, если даже признать его отправной пункт, ту логическую стойкость и, следовательно, очевидность, на которую он претендует.

Но прежде, чем приступить к этому исследованию, мы должны, оставаясь верными своему методу, показать, каким образом сложилась теория коллективизма и каким образом она разрешает проблему об отношении между личностью и государством. Нужно ли предупреждать, что научный социализм, отстраненный от всякого соприкосновения с революционной политикой, не составляющей его необходимой части, рассматривается нами на последующих страницах как доктрина, имеющая такое же право на беспристрастие, как и всякая другая?

Роль Карла Маркса[1702] в создании научного социализма двоякая. Он писал книги, одна из которых, Капитал, оказала, как справедливо замечает Бурдо[1703], на большинство умов нашего времени такое же влияние, как Общественный договор на современников революции; с другой стороны, он способствовал основанию Международной ассоциации рабочих, которой обязана своим пробуждением социалистическая деятельность, заглохшая во Франции со времени подавления народных движений в июне 1848 года. Маркс создал Интернационал как воинствующий революционер; но его книга, пожалуй, является еще более революционною, чем эта ассоциация. Во всяком случае, последняя умерла, а первая живет.

Философия Гегеля, по крайней мере, в том виде, как ее понимали левые гегельянцы, служит для Маркса точкой отправления. Правда, он скоро становится самостоятельным и отдаляется от нее, но в то же время сохраняет от раннего увлечения ею вместе со страстью к диалектике твердо укоренившееся в его уме понятие эволюции явлений, в Entwicklung. Это понятие поистине служит «ключом к системе» Маркса. Не обратив на это понятие надлежащего внимания, рискуем не понять системы Маркса и ее значения.

Экономисты хотят видеть в социальном строе, покоящемся на конкуренции, абсолютный порядок вещей, который уже не может подвергнуться никакому заметному изменению без вреда для человечества. Без сомнения, этот строй образовался исторически, но с того момента, как были открыты управляющие им естественные законы, человек стал обладателем окончательной истины. Эти законы, подобно законам физики, уже были истинны и тогда, когда их еще не знали; они имеют значение как для прошедшего, так и для будущего. Невозможно предположить, чтобы они могли измениться, невозможно представить себе иные законы, которые бы им противоречили.

Подобной концепции Маркс и Энгельс – а еще ранее их Лассаль – противопоставляют идею естественной и необходимой эволюции экономических отношений, причем они с самого начала ясно сознают поставленную цель. «Способ производства, – пишет Карл Маркс в 1847 году, – отношения, в которых развиваются производительные силы, совсем не вечные законы, а соответствуют определенной стадии развития, и проч.»[1704]. Равным образом Лассаль установляет, что человеческие представления о семье, наследовании и проч. связаны с историей[1705]. Впоследствии он решительно говорит: «Ошибка, общая всем буржуазным экономистам, состоит в том, что они рассматривают капитал и другие экономические категории как вечные логические категории. Между тем экономические категории представляют собою не логические категории, а исторические»[1706]. Одна эта фраза говорит все. Общественный строй, установившийся при одних условиях, может измениться или даже совершенно исчезнуть при других. Относительная точка зрения заменяет абсолютную и в области экономических отношений, как она уже заменила ее во всех других областях мысли.