Не менее взволнованный Таскат объяснял ей, как и чем пользоваться:

– Эта ручка – шкаф для одежды…

– Зачем?

– Ах, да… Я тебе принесу еще одежду, чтобы было что сюда положить. Этот переключатель открывает дверь… по этому переговорнику ты можешь всегда позвать меня или спросить меня о том, чего ты не понимаешь…

– Я понимаю все!

– Да, да… и, пожалуйста, Сэиланн. Не излучай.

– Что?

– Если ты будешь колдовать здесь, или сердиться, или показывать гнев богини, корабль развалится в пустоте… – извиняющимся тоном сказал Таскат. – Немножко – можно, но если постоянно, то… Он такой же хрупкий, как лодка из тростника. Он почти живой. Он может умереть от твоего гнева, богиня.

– Ладно, пока что не буду – важно сказала она. А сколько продлится перелет?

– Три месяца. На вашей земле пройдет несколько лет. А потом, если ты захочешь, будет десять тысяч последователей, которых соберут наши люди.

Сэиланн покачала головой.

– Не надо мне десяти тысяч верных. Я устала.

Таскат смотрел на нее.

– Я уста-ла! – повторила она. И села на кровать.

– Все будет хорошо – тихо сказал Таскат. – Прости, если я сказал что-нибудь не так. Это я размечтался.

– Да?

– Не будет десяти тысяч, если ты не захочешь.

– Не захочу.

– Не будет ученых и последователей, если ты не захочешь. Если ты не захочешь вернуться обратно – ты не полетишь обратно. Я все для тебя сделаю, что ты пожелаешь. Не будет ничего, кроме покоя. И войны не будет.

Сэиланн поглядела на него, и он вышел, прикрыв за собой дверь.

Наконец опустившись в свое кресло за привинченным к полу металлическим столом, Таскат не успокоился. Ему казалось, что он еще не все сделал.

Он рассеянно вертел в руках синий диск, на котором черным было написано:

Сэиланн

Т..йли… мет

Он смотрел и думал: однажды вместо богов, обитающих на небе, были на свете бог и богиня, соединившие руки. И был гравер, маг, который в память об этом вырезал их имена так, как они писались в жизни – не Ланн и не Лимейт, а имя земной богини, имя бога, обитавшего на земле. Они держали его в руках, они радовались друг другу. С самого начала их было двое.

Может быть, поэтому диск отозвался ему, и никому другому, может быть, поэтому качалась дворцовая стена, и поэтому его его искал хитрый фанатик Тайген, его искали маги, копавшиеся в развалинах башни… но он лежал у него на столе, он принадлежал ему и Сэиланн, и Таскат с трудом удержался от того, чтобы коснуться его губами.

Что мне сделать, чтобы влить в нее новую жизнь?

Может быть, когда-нибудь богиня и позволит ему написать рядом свое имя. Если сможет поселиться в чужой земле, если все бесчисленные подвиги, которые он совершит, смогут помочь ей победить ее усталость, восстановить силы, вырасти, построить себе новое королевство, говорить связно. Если ей понравится Хэле, если ей понравится Таскат, и если…

Имена богов грома и молний почти не стерлись от времени.

Времени было предостаточно.

Чет сидел в своей мастерской, перебирая стопки эскизов.

День выдался удачным, и чувствовал он себя хорошо. За последний год его мастерство выросло, и он задумывался о создании большой картины, такой, какие писали здешние признанные художники. Правда, его полотно не было бы таким огромным, ведь писать он собирался один, без подмастерьев. Такого не задумывал никто – оно было бы чем-то похоже на гобелен. Он уже видел, где пройдут струны его основы. Какие тут подмастерья, если некоторые важные вещи понимаешь только по ходу работы… засмеют еще.

Несколько подростков стояли за большим окном и заглядывали с улицы внутрь. К такому надо привыкать. Главное, чтобы не постучали и не попросились посмотреть поближе, как тут принято, потому что тогда можно что-нибудь опять забыть… Он совсем маленький человек, покой ему важнее всего… Ну вот! Так и есть – стучат.

Чет открыл дверь, мрачно поздоровался и вернулся к работе.

Мальчики стояли, выжидательно глядя на него. Наконец один, самый высокий – в нем чудилось что-то знакомое – шагнул вперед и протянул Чету небольшую записную книжку.

– Разрешите мне здесь остаться?

– Остаться? – он уже знал, что тут именно так просятся в ученики. Это хорошо, что пришли прямо в мастерскую, могли бы и на улице подойти. И что делать, непонятно: отказываться вроде как неудобно. Он не слышал, чтобы мастера кому-нибудь отказывали с порога, даже не посмотрев.

Он открыл книжку. Рисунков внутри не было. Были только слова, расположенные в странном порядке – лесенкой, квадратом, а то и цветком. Впечатление было такое, что кто-то рисовал словами.

– Ты поэт или художник?

– Я уже художник – пожал плечами парень. – Но еще не поэт.

– Ну, оставайся… – пробормотал ошарашенный Чет.

Мальчик взял у него из рук свою вещь, огляделся – дескать, можно ли посмотреть? – и пошел разглядывать рисунки. Друзья, поняв, что дело сделано, вышли на улицу. Из окна было видно, как они уходят, возбужденно о чем-то говоря и размахивая руками.

– А как тебя зовут?

– А ты что, не помнишь? – улыбнулся мальчик с записной книжкой.

– Нет…

– Это плохо. Смотри… – он открыл свои записи, перелистал страницы и ткнул пальцем в середину. – Вот. Я теперь все записываю.

Поэт взял книжицу снова, удивившись, какая она холодная на ощупь и тяжелая, и прочитал:

А ты знаешь, что я делаю вечерами,

Когда снег стучится в окно и лишает дома

Серых птиц, когда серебряный месяц ранит,

Тебя нет, и время тянется долго-долго,

И не к кому в гости пойти… А кто меня слышит?

Но в руках оживает огонь, и страницы пляшут…

Чет вздрогнул.

– Читай, читай – ухмыльнулся мальчик.

Я просматриваю все сны – наяву, конечно.

Кто мне даст уснуть так, как хочется? Или каждый

Не дает себе спать так, как хочется? Это больно,

Но не сразу, не слишком, не сразу… И ветер плещет,

Открывает волшебные страны с петлей на горле

Или дарит горе, которое сразу лечишь.

В закоулки полных факелами предместий

Бьет вода, и дождь размывает львиные морды

Там, где листья сплетаются в кружево пенных лестниц