Полетт тоже должна была сниматься в фильме. За последние два года она успешно играла в фильмах студии «Парамаунт». Мы отдалились друг от друга, но не развелись, оставаясь друзьями. Однако Полетт была довольно капризной, и это бывало даже забавным, если не происходило в неподходящее время. Однажды она появилась на студии у меня в уборной со стройным молодым человеком, одетым с иголочки. У меня был очень трудный день, я работал над сценарием, а потому не обрадовался незваному гостю. Но Полетт сказала, что это очень важно, села, придвинула к себе другой стул и жестом предложила молодому человеку сесть.

– Знакомься, это мой агент, – сказала она.

Полетт посмотрела на молодого человека, словно взглядом приглашая его к разговору. Тот начал говорить быстро и четко, с удовольствием выговаривая каждое слово.

– Как вам известно, мистер Чаплин, с начала съемок фильма «Новые времена» вы платите Полетт две тысячи пятьсот долларов в неделю. Но мы еще не договорились с вами о ее участии в рекламе. Мистер Чаплин, стоимость рекламы равна семидесяти пяти процентам с каждой афиши…

Я не дал ему продолжить.

– Какого черта происходит?! – заорал я. – Это вы мне тут будете рассказывать о ее рекламе? А вам не кажется, что это мое дело, а не ваше? Пошли вон отсюда, оба!

В самый разгар работы над «Великим диктатором» я стал получать тревожные сообщения из «Юнайтед Артистс». В головном офисе предупреждали, что в процессе работы я могу столкнуться с проблемами цензуры. Более того, наш офис в Англии также высказывал свою озабоченность, предполагая, что с показом антигитлеровского фильма в Британии могут возникнуть серьезные проблемы. Но я был настроен решительно, считая, что из Гитлера просто необходимо сделать всеобщее посмешище.

В это же время проездом из России Калифорнию посетил сэр Стаффорд Криппс[115]. Он был у меня на обеде вместе с молодым человеком, выпускником Оксфорда, чье имя я не помню, однако хорошо помню, что он сказал в тот вечер: «Если говорить о том, что происходит в Германии и во всем мире, то у меня очень мало шансов выжить в течение следующих пяти лет». Сэр Стаффорд побывал в России с ознакомительными целями и был глубоко опечален увиденным. Он говорил об огромных успехах и ужасающих проблемах. С его точки зрения, война была неизбежна.

Из нью-йоркского офиса пришло еще несколько тревожных сообщений, в которых мне советовали остановить работу над фильмом, так как его не покажут ни в Америке, ни в Англии. Но я уже принял решение и даже был готов на собственные деньги арендовать залы для показа.

Незадолго до окончания работы пришло сообщение о том, что Великобритания объявила войну Германии. Я был на Каталине, где отдыхал на яхте, и услышал об этой новости по радио. Поначалу на всех фронтах было затишье. «Немцы никогда не смогут прорвать линию Мажино»[116], – говорили мы друг другу. Дальше события начали стремительно развиваться: оккупация Бельгии, прорыв линии Мажино, поражение под Дюнкерком и, наконец, оккупация Франции. Вести приходили одна мрачнее другой. И теперь наш нью-йоркский офис засыпал меня телеграммами совершенно другого содержания: «Быстрее, быстрее, все ждут ваш новый фильм».

Мне было трудно работать над «Великим диктатором» – нужны были миниатюрные модели и разнообразные, очень сложные декорации, на создание которых потребовался без малого год. Без всего этого стоимость работ выросла бы в пять раз. Прежде чем включить камеру, я потратил полмиллиона долларов на подготовку к съемкам.

И вот Гитлер вторгся в Россию! Это доказывало, что он явно сошел с ума. Соединенные Штаты еще не вступили в войну, но и Штаты, и Англия явно испытывали чувство облегчения.

Незадолго до окончания съемок к нам на студию приехал Дуглас Фэрбенкс и его жена Сильвия. Дуглас не снимался вот уже пять лет, и мы редко с ним виделись, потому что он все время ездил в Англию и обратно. Он постарел, растолстел и выглядел чем-то сильно озабоченным. Однако в душе он оставался все тем же Дугласом, полным энергии и энтузиазма. Он просто ревел от восторга, когда я показал ему отрывок из нового фильма.

– Я не могу больше ждать, заканчивай его быстрее!

Дуг приехал всего на час. Мы попрощались, а я все стоял и смотрел на него, на то, как он заботливо поддерживал жену на крутом склоне, как они шли от меня по дорожке, удаляясь все дальше и дальше, и на меня вдруг накатила волна тяжелой грусти. Дуг обернулся, я помахал ему рукой, и он помахал в ответ. В тот день я видел его в последний раз. Месяц спустя мне позвонил Дуглас-младший и сказал, что его отец умер ночью от сердечного приступа. Это было невыносимо, ведь Дуглас был воплощением самой жизни.

Мне всегда не хватало Дугласа, я скучаю по его теплому, искреннему обаянию и энергии, мне не хватает его голоса в телефонной трубке, когда он звонил мне в унылое одинокое воскресное утро и говорил: «Чарли, давай быстро к нам на завтрак, а потом пойдем купаться, а потом – на обед, а потом, может, кино посмотрим?» Да, мне не хватает его искренней и верной дружбы.

Многочисленные встречи со звездами Голливуда сделали из меня закоренелого скептика, может быть, потому, что нас слишком много. На голливудских вечеринках царила скорее соревновательная, чем дружеская атмосфера, и признание всегда приходило вместе с водопадом критических замечаний. Звезды среди звезд хоть и светят, но совсем не греют.

Писатели, что ж, они тоже хорошие люди, но весьма неохотно делятся с другими и прячут свои богатства в обложках написанных книг. Ученые могли бы быть превосходной компанией, но их появление в светских гостиных наводит психологический паралич на всех остальных. Художники скучны, так как сразу стараются убедить всех, что они больше философы, чем живописцы. Поэты – это представители высшего класса, и в этом не может быть сомнений. Как отдельные индивидуумы они приятны, толерантны и становятся великолепными приятелями. Но я считаю, что музыканты гораздо общительнее, чем все остальные. Нет ничего более теплого и волнующего, чем симфонический оркестр. Романтика света ламп над пюпитрами, звуки настройки, внезапная тишина во время выхода дирижера – все это вызывает чувство единения, всеобщей принадлежности одному целому. Я помню, как однажды мы обедали у меня дома с пианистом Горовицем, и гости за столом говорили о ситуации в мире, о депрессии и безработице, о том, что это может привести к духовному возрождению. Совершенно неожиданно Горовиц встал и сказал: