Пост министра просвещения в правительстве Украинской державы занимал Николай Прокофьевич Василенко. «О нем можно сказать, что это был почти единственный человек, который делал свое дело, не увлекаясь ни политикой, ни желая создавать себе никакой славы. Просвещенный, воспитанный и деликатный, он с успехом мог быть министром и в императорской России»[1142], – писал о Василенко начальник личного штаба гетмана генерал-хорунжий Борис Стеллецкий.

Василенко и был почти российским министром, точнее, товарищем министра просвещения в правительстве Керенского. Николай Прокофьевич – украинец с Черниговщины, который бо́льшую часть жизни провел на Украине. Сферой его научных интересов была история Украины. Он написал несколько сотен научных трудов, работал в редакции «Киевской старины», читал лекции в университете Св. Владимира и на Высших женских курсах, состоял в научном обществе имени Шевченко. Николая Василенко хорошо знал Михаил Грушевский. Он даже пригласил коллегу-историка в Центральную раду. Однако Василенко делами Рады почти не занимался, так как Временное правительство сначала назначило его попечителем Киевского учебного округа, а затем пригласило в Петроград.

Осенью 1917-го он вернулся в Киев, а в мае 1918-го стал министром в правительстве Лизогуба. Василенко не переменил скромного образа жизни, к которому привык прежде. «Комнатка ученого, переполненная книгами, – скромная обстановка одинокого человека, всецело отдавшегося научному труду в маленьком очень симпатичном домике на Тарасовской улице»[1143], – так описывал его жилье академик Вернадский. Впрочем, Василенко вовсе не был бедняком. У него в собственности была драгоценная скрипка Амати, и Николай Прокофьевич любил играть на ней в свободное время.

«Правоверный кадет и русский ученый»[1144], – так характеризовал его Владимир Ауэрбах. Василенко был человеком в большей степени русской, чем украинской культуры. А участие в кадетской партии само по себе было в глазах украинцев дурной рекомендацией. «Но что же будет с Украиной? Вы же кадет, вы будете стремиться к единой и неделимой (России. – С.Б.)», – недоумевал Чикаленко, когда Василенко стал министром. Но Николай Прокофьевич обещал ему не отступать от украинизации.

Проконсультировавшись с Вернадским, Василенко проводил украинизацию таким образом. Министр не закрыл, не перепрофилировал ни одну русскую школу, гимназию или университет. Он просто начал открывать рядом с русскими школами и гимназиями украинские. И открывал их только там, где в них была потребность.

Университет Св. Владимира остался русским, но еще в 1917 году появился Украинский народный университет. Концепция была проста: сделать такой же университет, как университет Св. Владимира, только с преподаванием на украинском. Однако в Киеве не нашлось так много профессоров, знающих украинский. Пришлось приглашать и русских профессоров – тех, кто согласился. Потому что на профессора, который читал лекции в народном университете, русские коллеги смотрели как на предателя, приспособленца и вообще мерзавца.

Василенко преобразовал это заведение в Киевский государственный украинский университет. Даже украинские интеллигенты-националисты, презиравшие режим Скоропадского, были довольны: наконец-то свой университет! Правда, преподавали там по-прежнему на двух языках. Скажем, правовед Богдан Кистяковский читал лекции на украинском, а философ Василий Зеньковский читал свой курс по-русски: «…чтение мной лекций в Укр Унив на русском языке было странно и ни к чему, но я чувствовал, что мною дорожили, и не хотел бросать дела», – вспоминал он[1145].

Когда-то Григорий Потемкин планировал открыть университет в Екатеринославе, но его открыли только при Скоропадском и Василенко. Университет создали и в Каменец-Подольске. В Киеве открыли Ближневосточный институт, где начали готовить дипломатов для работы в Турции, Персии, Египте и на Балканах. А заниматься дошкольным образованием Василенко поставил Софью Русову. Ту самую Русову, что еще в 1871 году открыла первый в Киеве детский сад.

В начале июня 1918 года гетман вызвал к себе Василенко и рассказал своему министру, что недавно к нему приходила депутация от украинской общественности, просила создать на Украине академию наук. Василенко ответил, что работа над созданием академии уже идет, а возглавляет эту работу Вернадский. Гетман «очень удивился, просил при случае к нему приехать поговорить и обещал всякую поддержку»[1146].

Идея создать украинскую академию изумила министров. Об академии ли заботиться, если судьба державы под угрозой? Тем не менее проект устава академии обсуждали на пятнадцати (!) заседаниях правительства.

Вернадский был не только великим ученым, но и организатором науки. Как и Василенко, он состоял в кадетской партии и некоторое время также был товарищем министра просвещения во Временном правительстве[1147]. Так что у него был уже административный опыт.

Украинская академия – мечта Михаила Грушевского. И Грушевский не только мечтал, а пытался превратить научное общество имени Шевченко в аналог академии наук. И вот пришло время создавать настоящую академию – руководить же ею поставили не его, а Вернадского. Вернадский счел необходимым первым делом посетить Грушевского. Сам Михаил Сергеевич и не мог, и не хотел сотрудничать с гетманом, и Вернадского старался отговорить от участия «в таком правительстве»[1148]. Вернадский, как видно, только усмехнулся. Ему власть гетмана нравилась больше, чем власть Рады.

Вернадский разошелся с Грушевским и по вопросу о языке публикации научных исследований. Грушевский говорил прежде всего как украинский националист, Вернадский – как ученый. Грушевский предлагал печатать научные труды на украинском «с правом французского или немецкого сопровождения». Русский язык он хотел бы исключить из академии. Василенко, между прочим, был в этом одного мнения с Грушевским. Вернадский считал их подход архаичным: «Удивительно малое чувство мирового роста науки и значения исследовательского дела даже у таких широкообразованных историков, как Грушевский»[1149], – замечал академик.