В двенадцать начинался завтрак, который проходил в столовой всегда торжественно. Гостей собирали в соседней комнате, где они ждали, когда к столу выйдет гетман. Вслед за ним уже садились за стол. Садились в особом порядке. Перед каждым прибором лежала записка с именем гостя и меню на украинском и французском языках. Стол был украшен цветами. Если за столом был особо почетный гость, то из цветов выкладывали его инициалы или (если гость был дворянином) герб. Кроме гостей присутствовали начальник штаба, гофмаршал, дворцовый комендант и дежурный адъютант. «Кухня была отменно хорошая, но водки и вина не подавалось»[1165].

После завтрака гетман гулял по парку с кем-нибудь из гостей или проводил время с женой, которая собирала у себя небольшое общество. Затем направлялся в кабинет, где принимал министров до четырех часов дня. С четырех до семи он работал и принимал «особо вызванных на совещание лиц». В семь вечера был обед, обставленный такими же церемониями, как и завтрак.

В половине девятого вставали из-за стола. Гетман принимал доклад начальника штаба и направлялся в зал заседаний Совета министров. Заседали несколько часов, после чего гетман еще работал с документами у себя в кабинете. Временами работа оканчивалась в одиннадцать вечера или к двенадцати ночи, чаще – часа в три или четыре утра[1166]. Случалось, гетман приходил на заседание только около одиннадцати вечера. Министры вставали перед гетманом, он обходил их, здоровался с каждым за руку и садился рядом с председательствующим Лизогубом. Иногда участвовал в дискуссии, но заседаний не вел.

Гетман был главой государства, единоличным правителем. На переворот 29 апреля 1918 года смотрели как на реставрацию монархии. Новые власти это подчеркивали. В бывшем губернаторском доме на стене, где до Февральской революции висел портрет Николая II, теперь висел портрет пана гетмана. Этот портрет бросался в глаза посетителям: «Я не заметил, сохранилась ли корона на раме, но из рамы рельефно выступал ясновельможный в черкеске, с офицерским Георгием…» – отмечал барон Роман Будберг, управляющий Государственным земельным банком[1167]. «Встречали мы его (гетмана. – С.Б.), как в былое время царя. Так же пели “Спаси, Господи, люди Твоя” и “Победы благоверному гетману Павлу на сопротивныя даруя” и проч., – вспоминал епископ Вениамин (Федченков). Но тут же и добавлял: – Только не было прежнего страха и почитания. Нам казалось, будто идет игра в царя»[1168].

Архиепископ Евлогий также поминал имя гетмана на литургии и читал изданную гетманом грамоту, но относился к нему без всякого почтения: «Свитский генерал в аксельбантах, один из бывших приближенных к Царю представителей гвардии , Скоропадский всплыл на поверхность в дни политической смуты на Украине . Его облачили в казачий жупан, дали ему свиту – и назвали гетманом»[1169]. Скоропадский не обладал ни популярностью народного вождя, ни священным авторитетом законного монарха.

Кроме того, не было у Скоропадского важнейшего свойства правителя – умения подбирать себе помощников. Первый «атаман» (председатель) Совета министров Николай Сахно-Устимович запомнился лишь «своей украинской наружностью и малороссийским языком. На какой-нибудь кинематографической ленте, изображающей быт Запорожья, он, несомненно, был бы великолепен»[1170], – вспоминал начальник личного штаба гетмана генерал-хорунжий Стеллецкий.

Сахно-Устимович был полтавским помещиком, вершиной его карьеры в царской России стала должность гласного в уездном земском собрании. Ни вести заседания Совета министров, ни тем более управлять хозяйством огромной страны он не мог. Очень скоро этот «атаман» сам понял свою полную непригодность к делу премьера и попросился в отставку. В утешение ему дали должность начальника управления государственным коннозаводством. Правда, государственного коннозаводства в державе Скоропадского не было, зато к должности полагался оклад. Работа Сахно-Устимовича свелась к тому, чтобы конфисковать у селян ворованных лошадей и продавать их немцам.

На его место ненадолго назначили Василенко, но несколько дней спустя гетман перевел Николая Прокофьевича на должность министра просвещения. Премьером стал Федор Андреевич Лизогуб. Административного опыта у него было много: Лизогуб трудился прежде председателем полтавской земской управы, а с 1915 года управлял канцелярией русского наместника на Кавказе великого князя Николая Николаевича. К тому же Лизогубы – старинный козацкий род, представители которого служили еще Богдану Хмельницкому. Лизогубы были в родстве и с Н.В.Гоголем – его бабушкой была Татьяна Семеновна Лизогуб. К началу XX века это семейство уже вполне русифицировалось. «Украинофил, не говоривший, впрочем, на украинском»[1171], – писал о Федоре Лизогубе министр вероисповеданий Зеньковский. «Либеральничавший старец, неглупый, но безвольный»[1172], – так характеризует премьера генерал Мустафин. Лизогубу не хватало ни решительности, ни желания и умения навязать свою волю даже коллегам по Совету министров. На несчастье Украинской державы, с мая по август он еще и совмещал свое премьерство с должностью министра внутренних дел.

На Украине крестьяне всё чаще оказывали сопротивление немцам, немцы устраивали карательные экспедиции. Германский ротмистр или лейтенант принимал судьбоносные для уезда решения, устраивая расправу над селянами, казнил «зачинщиков», конфисковывал коров, волов, овец и угонял их в Австрию. Между тем «Лизогуб “умывал руки”, выражая словесно соболезнования пострадавшим крестьянам и одновременно разделяя и убеждая их, что ответственность всецело и исключительно лежит на немецких командирах отрядов»[1173]. Все это вызвало ненависть селян не только к немцам, но и к их пособникам – бессильной и безвольной власти гетмана.

В августе 1918-го Министерство внутренних дел передали под управление московскому адвокату Игорю Кистяковскому, который прежде занимал должность государственного секретаря. Лизогуб остался «всего лишь» премьером. Профессор Могилянский писал, что Кистяковский – волевой человек с недюжинным умом, трудолюбивый и одаренный. Он и внешне выделялся из окружения: «Красивый, видный блондин с большой русой бородой и выразительными, полными ума серыми глазами»[1174].