для покрытия военных расходов, неизбежны. Эти непрерывные выпуски, обесценивают рубль, увеличивают расходы Государственного казначейства на военные надобности… Раз ступивши на этот путь государственные финансы неудержимо затем катятся вниз по наклонной плоскости. Очевидно, нам необходима финансовая мобилизация страны…, иначе мы утонем»[2286].

Однако Россия так и не смогла осуществить финансовую мобилизацию и в итоге стала абсолютным лидером по инфляционному финансированию войны: уже в 1915 г. денежная эмиссия в России выросла почти в 2 раза, по сравнению с 1914 г., в то время как во Франции и Германии она наоборот — снижалась[2287]. К концу 1917 г. прирост индекса оптовых цен в России, по сравнению с 1913 г., в 5 раз превысил, его увеличение в Англии, Франции и Германии (Гр. 10)! Подобное инфляционное финансирование неотвратимо вело к окончательному краху всей финансовой системы страны[2288].

Придя к власти либеральное Временное правительство, в лице министра финансов, члена ЦК кадетской партии А. Шингарева, попытается восстановить финансовую систему путем внесения 12 июня 1917 г. новых налоговых законов. Предлагались три основных налога: подоходный — до 30 %, временный подоходный — до 30 % и на военную прибыль — до 80 %, которые в сумме могли достигать 90 % от «податной» прибыли, и в результате превышать коммерческую прибыль. К этому необходимо было еще добавить налоги земские и городские[2289].

Гр. 10. Индекс оптовых цен, по отношению к 1913 г., на начало соответствующего полугодия[2290]

Этим «ни с чем несообразным повышением ставок подоходного налога» Шингарев, — указывал один из лидеров кадетской партии В. Набоков, — «играл в руку социалистам, наживая себе непримиримых врагов в среде земельных собственников и имущих классов вообще»[2291]. Видный представитель либеральных деловых кругов А. Бубликов назвал эти налоговые законы одного из лидеров российских либералов «социалистическими»[2292]. Н. Покровский подверг законы жесткой критике, указывая что их введение «приведет к фактическому уничтожению источников данного налога, а значит, сведет на нет и сам подоходный налог…»[2293]. «Само собою разумеется, нет той истины, которая, при ничем не ограниченном ее проведении, не могла бы довести до абсурда, — подчеркивал Н. Покровский, — Если увеличить ставки подоходного налога до бесконечности, то можно уничтожить всякую собственность»[2294].

Несомненно убежденный либерал А. Шингарев, понимал все последствия своего решения, но он пошел на такое повышение налогов не по доброй воле, а от отчаяния, от невозможности восстановить правительственный кредит никакими другими средствами. Это был наглядный жест, демонстрировавший тот тупик, в который зашли государственные финансы. Однако даже такие меры были уже паллиативом: к сентябрю 1917 г. Россия стала полным экономическим банкротом (См. гл. Денег!!!).

Факт банкротства России подчеркивала величина ее внешнего долга, для покрытия которого, видный представитель либеральных деловых кругов А. Бубликов в начале 1918 г. фактически рекомендовал, продать союзникам все «имущество России, которое только может быть ею продано, как то: банков, фабрик, заводов, залежей ископаемых, земель, поддающихся ирригации, лесов…»[2295]. Стоимость только внешнего долга России, по текущему курсу, в 2–3 раза превышала: величину капиталов вложенных во всю русскую промышленность и торговлю, в акционерной форме (5 млрд. руб.) + стоимость основных капиталов всех русских банков вместе взятых (1 млрд. руб.) + стоимость всей русской железнодорожной сети (9 млрд. рублей)[2296].

Вся собственность России, по сути, была уже заложена в иностранных банках, и выкупить ее обратно она не могла ни при каких условиях. «Россия, — констатировали этот факт американские эксперты Л. Пазвольский и Г. Мултон, — не будет иметь возможности платить (даже) процентов ни по военным, ни по довоенным государственным долгам, ни по процентам, ни по дивидендам, причитающихся иностранным держателям русских промышленных ценных бумаг»[2297]. Фактически большевики национализировали собственность уже не российских владельцев, а иностранных банкиров и кредиторов, которым она, по сути, принадлежала.

Оставалась правда еще надежда на германские репарации: все союзники по Антанте, отмечал министр иностранных дел Австрии О. Чернин, «живут надеждой, что побежденные центральные державы заплатят за все и таким образом спасут их»[2298]. Однако все эти надежды были тщетны, поскольку Германия просто физически не могла удовлетворить всех репарационных требований победителей.

Статья 116 Версальского договора давала России право на возмещение военных долгов за счет Германии на сумму в 16 млрд золотых рублей (1,7 млрд фт. ст.), кроме этого, по статье 177 Россия имела право на репарации[2299]. Поскольку победители первоначально собирались получить с Германии порядка 13 млрд фт. ст. эта сумма не казалась чрезмерной. Однако, по мнению Дж. Кейнса и британского казначейства, все эти надежды были тщетны — максимальная сумма, которую могла выплатить Германия, составляла всего 2 млрд фт. ст., но даже при этом, Кейнс добавлял: «При всех реальных обстоятельствах я не верю, что она может заплатить столько»[2300]. Кейнс оказался прав: попытка выплаты Германией в 1921 г. уже первого транша репараций, в размере всего ~ 50 млн. ф.ст., приведет к гиперинфляции. От окончательного финансового краха Германию, и то на время, спасут только американские кредиты.

* * * * *

Отношение большевиков к частной собственности во многом определялось их идеологическими установками. Последние звучали уже в «Манифесте коммунистической партии», где основоположники коммунизма требовали ликвидации частной собственности, отмечая при этом, что «отличительной чертой коммунизма является не отмена собственности вообще, а отмена буржуазной собственности…, если капитал будет превращен в коллективную, всем членам общества принадлежащую собственность, то это не будет превращением личной собственности в общественную. Изменится лишь общественный характер собственности. Она потеряет свой классовый характер»[2301]. По сути это означало переход к неким формам государственного капитализма.

Какими будут эти формы? Какая сила, после ликвидации конкуренции и личного, материального интереса обеспечит их движение? На эти ключевые вопросы Маркс и Энгельс ответов не дали. «Единственный серьезный теоретический обоснователь экономического социализма, Маркс, — отмечал в этой связи С. Витте, — более заслуживает внимания своею теоретической логичностью и последовательностью, нежели убедительностью и жизненной явностью. Математически можно строить всякие фигуры и движения, но не так легко устраивать на нашей планете при данном физическом и моральном состоянии людей. Вообще социализм для настоящего времени очень метко и сильно указал на все слабые стороны и даже язвы общественного устройства, основанного на индивидуализме, но сколько бы то ни было разумного жизненного иного устройства не предложил. Он силен отрицанием, но ужасно слаб созиданием»[2302].

К подобным выводам приходил в 1918 г. и видный представитель либеральных деловых кругов А. Бубликов: то «что мир идет к социализму — это ясно. Спорить с