– Мы не беседовали. Он убил свою семью?

Хантер игнорирует вопрос и достает из ящика стола книгу.

«К. Кордеро» – единственное, что значится на обложке.

– Он дал тебе это.

Прежде спокойная, Ким отшатывается, словно он на нее замахнулся. В бесцветных глазах плещется ужас.

– Это почерк твоего отца, так? Ким, ты можешь сказать, о чем здесь написано?

– Нет, – едва слышно шепчет она.

– А мне кажется, можешь. Ты набросилась на него после того, как он показал тебе книгу. Почему?

Молчит. С тоской смотрит в окно, и на миг ему становится ее жаль.

Жалость не входит в план, и Хантер злится сам на себя. Ей уже не помочь, ее разум поврежден необратимо. Менталисты, работающие с душевнобольными, быстро черствеют. Но когда безумец перед тобой уродлив и жалок, просто отбросить эмоции. А когда это юная девочка, хрупкая, измученная, совершенно не заслужившая того, что с ней сделали, внутри ворочается что-то человеческое. Остатки совести, может.

– Он ждет тебя, – говорит Хантер.

Затаив дыхание, наблюдает за Ким, ожидая нового срыва, истерики, ярости.

Но вместо этого она криво усмехается.

– Ожидание – самое приятное в игре.

У воды я почувствовала себя хуже.

Еще одно место, мое тайное убежище для игр – старый хейзенвилльский маяк. Давно заброшенный, он годился разве что для образца к иллюстрациям на открытки. Два года назад я убила там женщину, которая называла себя моей матерью. Наверное, она ею и была, если мы имеем в виду секс с нашим отцом, беременность и роды. Но для того, чтобы называться матерью, нужно сделать что-то более значимое, чем раздвинуть ноги. Не уверена, что знаю что именно. Но все же.

На маяке было холодно. Холоднее, чем в воспоминаниях. Жутко скрипели доски, их вой напоминал чьи-то стоны. Пахло морской солью и прогнившим деревом. Я все бы отдала за одеяло, но даже не догадалась прихватить его из подвала.

Порыв эмоций прошел. За мной больше не гнались призраки Кордеро-холла, и я осталась наедине с отчаянием и жалостью к себе. Я съежилась возле стены, как можно дальше от окна, чтобы брызги разбушевавшегося моря не попадали на кожу.

Кортни, глупая ты девочка. Зачем, зачем ты решила привести в этот мир ребенка? В нашу проклятую семью, где никому не повезет быть счастливым.

Магия никогда не подчинялась людям. Лишь сосуществовала рядом с нами, позволяя пользоваться малой частью своих возможностей.

Магия всегда в балансе, как и природа. А если что-то этот баланс нарушает, то мироздание приводит все к равновесию силой.

Так появились мы.

Сестры Кордеро, три наследницы некогда великого магического рода. От него остались жалкие крохи – и это наша кара за то, что предки играли в богов.

– А мне говорили, ты гениальна, – услышала я чей-то голос.

Подняв голову, поняла, что плачу, и быстро вытерла мокрые щеки. Алан Ренсом, спрятав руки в карманах длинного плаща, с которого на пол стекала вода, стоял, прислонившись к стене. Я не слышала, как он вошел.

– Та Ким, образ которой мне нарисовали, сюда бы не пошла.

– Мне некуда идти.

– Поэтому я тебя и нашел. Это очевидно: в твоем личном деле не так много знаковых мест. Кордеро-холл, дом у озера, маяк, склеп и лечебница.

– Поздравляю, награда «Детектив года» – твоя.

Алан, к моему удивлению, не защелкнул мне на запястьях кандалы, а сел на пол напротив. Склонив голову и прищурившись, он с интересом меня рассматривал.

– Неужели тебя не мучают воспоминания? Чувство вины. Здесь ты убила свою мать, Ким. Неужели ты сейчас не вспоминаешь ее крики, последний взгляд? Миг осознания, когда она поняла, что ее родной человек – любимая дочурка – сейчас хладнокровно столкнет ее вниз.

Я хрипло расхохоталась, запрокинув голову.

– И что смешного? – поинтересовался Алан.

– Ты ничего обо мне не знаешь.

– Я знаю о тебе все, что нужно. Все убийцы оправдывают себя. Жестокими родителями, травлей в школе, отсутствием талантов, несчастной любовью. Но правда в том, что ты, Кимберли, просто больная.

– Это так.

Мы замолчали. Ренсом не двигался, рассматривая заколоченное досками окно. Я дрожала. То ли от холода, то ли от того, что уже давно не принимала лекарства и эмоции лавиной обрушились на сознание. Сколько прошло времени, не знаю, порой казалось, что на старом холодном маяке я совершенно одна. И оттого удивительно было услышать собственный же голос: я не собиралась откровенничать с детективом, который меня презирал. Но я так давно ни с кем не говорила, что не смогла удержаться.

– Он их любил.

– Что?

– Папа любил Кайлу и Кортни. Во всяком случае, поначалу. И так, как умел. И их мать любил. Ее, пожалуй, даже больше, чем девочек. Может, он и хотел их использовать, но боялся причинить ей боль. А когда она умерла, превратил их в памятные вещички о любимой женщине. А такие вещички очень берегут. Знаешь, детектив, что он тогда сделал?

– Что?

– Нашел какую-то дешевую шлюху, готовую родить ему ребенка. Ему нужен был сын. Нужно было продолжать исследования – так он это называл. Эмили Фаннинг – ее ты называешь моей матерью – продалась за очень хорошие деньги. Она получила красивую жизнь, папа – ребенка, которого не жалко. А что получила от этой сделки я?

– Значит, ты ей отомстила.

– О, мне было плевать на нее. Но Эмили Фаннинг хотела еще денег. Папа умер, она решила, что это отличный повод забыть об уговоре. Она пригрозила рассказать все газетам. О том, как несчастная бедная девушка влюбилась в богатого мага. Как забеременела и под угрозами отдала новорожденную дочурку бывшему любовнику. Как страдала все время, зная, что делает с ее девочкой отец, и как тут же примчалась, едва он умер и перестал представлять угрозу. Тогда я собиралась начать жить, Алан. После того, как закончу с сестрами. По-настоящему. Но если бы все узнали…

– Об этом я и говорю. Все убийцы ищут себе оправдания. Зачем ты сожгла дом?

– Ты должен знать, раз читал мое досье. Я его ненавижу.

– А послание?

Если детектив в курсе, о моей подписи в подвале уже знают и все остальные.

А значит, знает и тот, кому она предназначалась.

– Старые привычки. Такова наша сущность. Мы всегда возвращаемся к тому, что когда-то дарило сильные эмоции. Власть, чужой страх – это лучше, чем секс.

Детектив фыркнул.

– Как будто у тебя так много опыта.

– Да. О таком в досье не напишут.