Оба были в рубашках с короткими рукавами; пиджаки они сбросили сразу же. Ночью в здании суда отказали кондиционеры. Ремонтники уже не первый час колдовали над системой где-то в подвале, но пока без успеха.

— Монтесино собирается вызвать тебя первым свидетелем. Постарайся до этого момента не растаять, — напутствовал Ноулз.

Голоса, донесшиеся из коридора, означали, что прибыли члены большого совета. Их было восемнадцать — поровну мужчин и женщин и почти поровну и представителей трех основных рас: латиноамериканцов, черных и белых.

Основная задача, которая обычно встает перед подобным советом, с виду проста: определить, достаточно ли собрано доказательств и вески ли основания для возбуждения уголовного дела против того или иного лица. Причем в отличие от обычных судебных разбирательств, заседания большого совета проходят на удивление неформально. В Майами, например, на них далеко не всегда присутствовал даже окружной судья, который надзирал бы за исполнением законности в ходе заседания и огласил бы решение присяжных в самом его конце.

В зале присяжные рассаживались вдоль четырех длинных столов, в торце одного из них стоял стол для председателя совета, его заместителя и секретаря, а в противоположном — для обвинителя, как правило, одного из заместителей прокурора штата. Он должен был представить дело присяжным и провести опрос свидетелей. Сегодня эти функции взялась выполнять сама прокурор штата.

Показания свидетелей фиксировала стенографистка. Присяжные имели право в любой момент вмешиваться в процедуру и задавать вопросы, что они и делали. Любая информация, прозвучавшая во время заседания большого совета, считалась секретной. Присяжные давали подписку о неразглашении, нарушение которой — без особого на то разрешения — грозило серьезными карами.

— Прежде всего, должна извиниться за невыносимую духоту в зале, — начала заседание Адель Монтесино. — Нам обещали, что кондиционеры скоро заработают, а пока особо страждущие могут снять с себя все лишнее в пределах приличия, мужчинам это сделать легче, хотя результат — менее впечатляющий.

Реплика была встречена улыбками; несколько мужчин тут же поспешили избавиться от пиджаков.

— Я прибыла сегодня сюда, — продолжала Монтесино, — чтобы получить у вас санкцию и выдвинуть тройное обвинение против одного и того же человека. Один из пунктов обвинения — соучастие в предумышленном убийстве, обвиняемая — Синтия Милдред Эрнст.

До этой секунды присяжные еще с рассеянным видом озирались по сторонам. Последние слова прокурора заставили кого-то вздрогнуть, кого-то резко выпрямиться на стуле, кого-то в голос охнуть. Наклонившись вперед, председатель жюри спросил:

— Речь идет о совпадении имен?

— Нет, — ответила Монтесино. — Речь действительно идет о городском комиссаре Майами Синтии Эрнст. А двое людей, чья смерть стала результатом ее преступных действий, — ее родители Густав и Эленор Эрнст.

Кое у кого в зале челюсти отвисли в прямом смысле слова.

— Не могу поверить! — заявила пожилая черная дама.

— Я сама сначала отказывалась верить, — признала Монтесино, — но теперь верю и могу предсказать, что после того, как перед вами предстанут свидетели и вы прослушаете одну совершенно невероятную запись, и вы поверите, что это правда, по крайней мере, утвердите передачу дела в суд.

Она переворошила бумаги перед собой на столе и продолжала:

— Второе обвинение, которое я выдвигаю против Синтии Эрнст — это соучастие в преступлении и сокрытие улик, совершенное офицером полиции. Я намерена предъявить вам доказательства причастности мисс Эрнст, в то время майора полиции Майами, к убийству еще двоих людей. Третьим пунктом обвинения будет воспрепятствование правосудию путем недонесения о лице, совершившем преступление, — в данном случае опять-таки убийство.

Изумление по-прежнему не сходило с лиц присяжных. Они переглядывались между собой, словно спрашивая:

“Неужели это правда?” Зал загудел.

Адель Монтесино терпеливо дождалась, пока вновь воцарилась тишина, и пригласила в зал первого свидетеля — Малколма Эйнсли. Судебный пристав проводил его к прокурорскому столу. Прежде чем войти, Эйнсли счел необходимым снова надеть пиджак.

Монтесино приступила к допросу.

— Господин председатель, леди и джентльмены — члены большого совета присяжных! Перед вами сержант Малколм Эйнсли, сотрудник отдела по расследованию убийств полицейского управления Майами. Я правильно вас представила, сэр?

— Да, мэм.

— Позвольте вопрос личного свойства, сержант. Лично вас никто ни в чем не обвиняет, почему же вы так взмокли?

По залу пробежал смех.

— Не хотите ли снять пиджак и отдать его приставу?

— Пожалуй. — В другое время Эйнсли мог бы по достоинству оценить умение Монтесино создать присяжным хорошее настроение; чуть позже ей легче будет добиться от них того, что она хочет. Но сейчас он не в состоянии был воспринимать ее юмор.

— Сержант Эйнсли, — продолжала Адель Монтесино, — расскажите, пожалуйста, при каких обстоятельствах вы стали участником расследования смерти Густава и Эленор Эрнст?

До предела уставший, совершенно опустошенный, Эйнсли глубоко вздохнул, собирая все силы, чтобы с честью пройти через эту пытку.

С того самого дня на прошлой неделе, когда он окончательно убедился, что Синтия виновна не только в сокрытии улик против Патрика Дженсена, но и в гибели собственных родителей, Эйнсли продолжал четко выполнять свои служебные обязанности, но это была четкость робота. Он понимал, разумеется, что некоторые веши ему никак не переложить на чужие плечи — показания перед большим советом были одной из них. И все равно, впервые за все время службы в полиции, ему больше всего хотелось сейчас выйти из зала, чтобы кто-нибудь другой встал на место свидетеля.

В последние несколько дней, забитых работой и событиями, в голове у него была полная сумятица. Вечером в прошлую пятницу, когда окончательно стало ясно, к чему пришло его расследование, им овладела безграничная тоска. Его мысли и чувства, разумеется, были сосредоточены на Синтии… Синтии, столь желанной когда-то… Синтии, чья житейская мудрость столько раз восхищала его… Синтии, которую он привык считать цельной натурой… Конечно, позже он узнал о другой Синтии, той, у которой украли детство, а потом ребенка, которого она никогда в жизни не увидит.

Конечно, порой его преследовали дурные предчувствия. Эйнсли отчетливо помнил, как укололо его смутное ожидание недобрых вестей, когда месяц назад он попросил Руби Боуи порыться в содержимом коробок, доставленных после убийства из дома Эрнстов. Он уже тогда знал, что Дойл его не совершал, и странная мысль о возможной причастности Синтии промелькнула у него. Он ни с кем этой догадкой не поделился, потому что сам не мог поверить, а чуть позже полностью отмел ее. И вот теперь это уже была страшная правда.

Как ему теперь поступить? Собственно, выбора и не оставалось. Как ни сопереживал он прошлым страданиям Синтии, как ни готов был понять ее ненависть к родителям, он никогда не оправдал бы убийство, а потому он сделает сейчас то, что велит долг, какую бы боль это ни причинило ему самому.