Южном фронте — дети могут оказаться в районах, занятых Деникиным. Тогда я напомнил, что после белогвардейского мятежа наш город находится в особых условиях, и если дети не отправятся на «Фултоне», то они погибнут от голода. Луначарский просил перезвонить через день. В Москве состоялось специальное заседание Совзадета, которое приняло решение сделать для нас исключение, о чем Луначарский и сообщил по телефону.

— Надо было рассказать мне об этом разговоре. Мы с вами несем одинаковую ответственность за безопасность детей, за рейс «Фул­тона».

— Если что случится, всю ответственность буду нести я — начальник колонии. Вы — сотрудник губчека — находитесь здесь неофициально, и, как я понял, ваша главная задача состоит не в охране детей, а в том, чтобы выявить Черного, — произнес Сачков так, будто в чем-то осуждал чекиста.

Тихон едва сдержался, чтобы не нагрубить ему:

— Моя главная задача — благополучно доставить детей до места назначения. Поэтому мне должно быть известно все, что касается этого рейса.

— Вы считаете, я напрасно настоял на отправке «Фултона»? — поднялся Сачков с места.

— Нет, вы поступили правильно, иначе нам детей от голода не спасти, — вынужден был признать Тихон.

— Тогда не понимаю, в чем вы меня обвиняете, — оскорбленно сказал Сачков, забрал папку с документами и вышел из каюты.

Тихон верил и не верил ему. О телефонном разговоре с Луначарским можно было узнать через губчека — в этом учитель не станет его обманывать. Но не обманывает ли он его в другом, более важном?

И опять ругал себя Тихон, что был несдержан с Сачковым, не смог скрыть своего недоверия к нему. Но как оставаться невозмутимым, если ценой ошибки будет гибель детей?

И приходила мысль — по плечу ли ему это задание губчека, которое сначала показалось таким легким?

Авария

До революции в Нижнем Новгороде размещались конторы и правления большинства волжских пароходств, однако сейчас редко раздавались гудки, а регулярных рейсов и в помине не было. Случалось, пароход подчаливал к пристани, матросы ломали на дрова, что попадало под руку, вплоть до пристанских сооружений, устраивали митинг, куда плыть дальше, и пароход без гудков уходил вниз или вверх по Волге. И прыгали за борт пассажиры, которым надо было в другую сторону. С парохода раздавался смех, матерщина, вдогонку ему неслись проклятия, а порой и предсмертные крики.

Наблюдая такие сцены, капитан Лаврентьев темнел лицом:

— К стенке бы этих паршивцев, от капитана до последнего матроса. Только нас, речников, позорят...

«Фултон» был приписан к Нижнему Новгороду, родом отсюда была почти вся его команда. Здесь Лаврентьев хотел дать отдых матросам, загрузиться топливом, а колония должна была получить продукты: хлеб, рыбу, растительное масло.

Длительной остановки в Нижнем требовал от Сачкова в своей записке и Черный.

Тихон ломал голову, как выявить Черного, уже отчаялся найти какой-то выход, но тут в события вмешался случай.

Только «Фултон» причалил к нижегородской пристани, как на пароход явился представитель краевого исполкома и заявил, что в городе участились случаи сыпного тифа, поэтому стоянка сокращена до двух часов и все необходимое будет погружено за это короткое время.

Настроение у команды упало, да и колонистам невесело было смотреть с палубы на большой и красивый город, оказавшийся для них закрытым.

Историк Чернавин иронически успокаивал собравшихся около него молодых воспитателей:

— Не расстраивайтесь, господа-товарищи, по пустякам — отсюда Нижний глядится даже лучше, чем он есть на самом деле. Императрица Екатерина вторая — женщина с умом и острая на язык — так отзывалась о нем: «Сей город ситуацией прекрасен, но строением мерзок — либо все на боку, либо близко того». Впрочем, до революции город славился Нижегородской ярмаркой, Сормовским заводом Бенардаки, банками и оптовыми фирмами, где ежедневно заключались миллионные сделки. Местные купцы и промышленники не зря хвастались, что Питер — голова, Москва — сердце, а Нижний — карман России. Ну а сейчас, после всех испытанных Россией передряг, в этом кармане, наверное, и гроша не осталось, опять все на боку или близко того...

Как всегда, Чернавин говорил недомолвками, но слушали его с интересом. Одни посмеивались, другие иногда пытались возражать, но нетрудно было заметить, что слушателей у историка становится все больше.

Когда ровно через два часа «Фултон» отошел от нижегородской пристани, Тихон поднялся в ходовую рубку. Благополучно, без происшествий пройден еще один перегон. Это не могло не радовать его.

Однако стоявший возле штурвального Васютина капитан встретил его хмуро, только на мгновение оторвал от реки настороженно насупленный взгляд.

— Что случилось?

— С чего взял? — Лаврентьев полез в карман за трубкой.

— Вид у вас уж больной ненастный. Я и подумал...

Лаврентьев резко оборвал его:

— Опасное тут место. Давным-давно выложили дамбы, да низкие. Чуть недоглядел — и напорешься.

Тихон понял, что сейчас Лаврентьев не расположен к разговору, хотел уйти из рубки. Малым ходом «Фултон» огибал угол полузатопленной дамбы и выходил на залитый солнцем стрежень.

Казалось, ничего не предвещало беды, как вдруг нос «Фултона» стал круто заворачивать вправо, а корму потянуло к дамбе.

— Руль через конь на левый борт! — закричал капитан штурвальному.

Васютин лихорадочно вцепился в рулевое колесо, но его заклинило, и пароход неумолимо приближался к позеленевшим каменным глыбам дамбы.

Где-то внизу, под рубкой, словно бы выстрелили из пушки.

Капитан подскочил к рупору в машинное отделение, одновременно дернул ручку телеграфа:

— Полный вперед!

Корма уже царапала дамбу, но тут «Фултон», всем корпусом задрожав от напряжения, увеличил ход и отошел от опасного места. Еще бы немного — и правое «сияние», стенка кожуха, закрывающего гребное колесо, ткнулось бы в дамбу. Капитан принял единственно правильное решение, которое спасло пароход.

Двигатель застопорили, «Фултон» течением прижало к берегу, носом пароход мягко ткнулся в песчаную косу.

Тихон рукавом вытер холодный пот со лба. Капитан торопливо раскурил погасшую трубку. Как бы сомневаясь, Васютин подергал рулевое колесо, но оно не стронулось с места. Растерянно посмотрел на Лаврентьева. Тот без слов понял его:

— Слышал удар?

— Ну, — протянул Васютин.

— Цепь штуртроса лопнула, это факт. А вот почему штурвал заклинило, сам не пойму.

Капитан быстро вышел из рубки, за ним — Тихон.

На палубе к Лаврентьеву подбежал испуганный, взъерошенный боцман Максимыч:

— Механик говорит — штуртрос полетел! Самим не отремонтировать, надо на Сормовский завод обращаться. Вот беда...

— Где Остапчук?

— Ходовую часть рулевой машины осматривает.

Капитан, боцман и Тихон спустились в трюм. Увидев их, механик Остапчук поднялся с корточек. Тщательно вытирая широкопалые руки ветошью, невозмутимо произнес:

— Не знаю, в чем дело. Потом разберусь, а сейчас надо на завод идти, не то поздно будет.

— Погоди, может, не только цепь потребуется, — остановил его капитан, приказал боцману: — А ну-ка, Максимыч, вскрой золотниковые крышки.

— Золотниковые крышки? — повторил боцман, словно сказанное капитаном не сразу дошло до него. — Ну да, конечно, как я сам не додумался.

— А чего их смотреть, — недовольно пробасил Остапчук. — Я их только вчера проверял, все в порядке.

— Вскрывай, вскрывай, Максимыч, — поторопил боцмана Лаврентьев.

— Валяйте, коли делать нечего, — обиженно проворчал механик, кинул ветошь под ноги.

Под первой и второй золотниковыми крышками ничего не обнаружили.

— Я же говорил — при чем здесь они? Только время зря теряем, — прогудел Остапчук.

Боцман нерешительно посмотрел на капитана.

— Вскрывай последнюю, — упрямо проговорил Лаврентьев.

Под третьей золотниковой крышкой лежала