Твой любящий сын Виктор».

По сведениям, полученным Лагутиным из ВЧК, полковник Иванцов приехал к ним в город из ставки «Верховного правителя», где служил в контрразведке. Получилось, что там же служил оставшийся в живых младший сын князя Лычова, обещавший в письме приехать к отцу. А Сачков говорил, что сыновья князя сбежали от революции в Париж. Не знал учитель или умышленно скрывал, что они у Колчака?

В этом же ящике секретера лежал сафьяновый альбом с семейными фотографиями. По надписям на оборотной стороне Лагутин нашел несколько портретов Виктора Лычова — сначала в гимназической форме, потом в форме юнкера и наконец в мундире офицера царской армии.

В конце альбома сиротливо лежала маленькая фотография красивой девушки-курсистки с перекинутой на грудь косой. Лагутин долго вглядывался в ее чистое, задумчивое лицо, пытаясь вспомнить, где его видел.

— Ваша дочь? — поинтересовался он у старого князя.

— Не было у меня никакой дочери! — чуть ли не заорал Лычов.

Лагутин заметил, как осуждающе посмотрела на князя старуха служанка.

Что-то тут было не так, и Лагутин, кроме портрета Виктора Лычова, взял с собой маленькую фотографию девушки-курсистки. Когда уходил из квартиры, опять обратил внимание на старуху служанку — она словно бы хотела что-то сказать ему, но так и не решилась.

За три дня в засаду, оставленную на квартире князя Лычова, попало несколько человек, и все — из бывших хозяев города. Среди них оказались аптекарь с Власьевской Борштейн, владелец гостиницы «Бристоль» и ночного ресторана на Казанском бульваре Бутлер, сосед Лычова по особняку князь Карнаухов, хозяин ювелирного магазина Гольдберг и православный купец Мамаев. Разных национальностей, разных сословий и убеждений эти «истинные патриоты России» были едины в своей ненависти к новой, советской власти, которая лишила их былого богатства и благополучия.

В квартирах арестованных чекисты обнаружили свыше трехсот винтовок, два десятка пулеметов, сотни гранат в нераспакованных ящиках.

В ходе следствия выяснилось, что все это оружие заговорщики получили через Ливанова.

Арестованных отправили в Коровницкую тюрьму, но слухи о гибели «Фултона» не утихали — на свободе осталось немало тех, кому эти слухи были выгодны, кто всячески подогревал их.

Портрет Виктора Лычова и его письмо отцу Лагутин отправил Дзержинскому — они могли пригодиться в дальнейшей операции по разоблачению колчаковской агентуры.

Фотографию девушки-курсистки председатель губчека оставил у себя. Где он мог видеть эту девушку раньше? Почему старый князь с такой ненавистью в голосе сказал, что у него нет дочери? Почему в богатом сафьяновом альбоме эта фотография хранилась так небрежно? Что хотела сказать Лагутину старуха служанка?

И тут неожиданно она сама пришла в губчека, не сразу справилась с волнением:

— Видела я, как ты разглядывал фотографию Дашеньки, а намедни мне сказали, что ты, председатель, в пятом году в Кронштадтском восстании моряков участвовал.

— Ну, было такое, а в чем дело?

Старуха судорожно всхлипнула, смахнула с морщинистой щеки слезу:

— Так ведь Дашеньку тогда, милый, и казнили за то, что она супротив царя звала. Может, раньше встречался с ней, вот лицо-то ее тебе и приглянулось.

Лагутин вынул из стола фотографию — и вспомнил, как в пятом году эта красивая курсистка с русой косой выступала перед матросами на валу за воротами крепости. Уже позднее, в сибирской ссылке, он узнал, что девушку и еще четырех пропагандистов, работавших тогда среди моряков Кронштадта, царские палачи расстреляли по приговору военно-полевого суда на площадке шестой батареи.

Вот почему фотография девушки беспокоила его все эти дни!

Но как она оказалась у князя Лычова?

— Так ведь она ему родная дочка, первенькая, — ответила Лагутину старая женщина, уже не скрывая слез. — Когда ее к смерти приговорили, еще мать была жива, царство ей небесное. Пыталась она уговорить князя, чтобы дочку спас, а он ни в какую. В нашем роду, сказал, не было бунтовщиков и не будет, отрекаюсь от нее. Так и не вступился за Дашеньку, а вскоре и мать от горя померла. Я до сих пор тайком от князя по Дашеньке панихиду заказываю — добрая душа была, отзывчивая, вся в матушку. А сыновья так те в отца пошли. Но теперь что со старика взять — у него все в прошлом. Я ведь чего пришла к тебе, председатель. Была тут у него в тюрьме, передачу носила. Совсем сник старик, и гонору прежнего ничуть не осталось. Выпустил бы ты его на волю за Дашеньку. Теперь супротив советской власти он слова не скажет, тюрьма из него дурь вышибла...

Лагутин рассказал о девушке-революционерке в губкоме партии. Просьбу его поддержали — и князя Лычова выпустили из тюрьмы.

Напоследок председатель губчека еще раз спросил князя, заглянув в заросшее щетиной лицо:

— Кроме сыновей-белогвардейцев у вас есть дети?

— Нет!

— А это кто? — Лагутин положил фотографию перед Лычовым.

— Не знаю, кто такая, и знать не хочу! — непримиримо заявил князь.

— Такой дочерью надо гордиться, а ты ее проклял, старик. Иди домой и помни, что только за нее тебя и освободили.

Князь Лычов вышел из кабинета, так и не взяв фотографию казненной дочери-революционерки.

Мысли Лагутина опять вернулись к «Фултону». Если такие, как Лычов, ненавидят своих детей, то что же им чужие? Где предел их ненависти? Успеет ли Тихон разоблачить Черного? Не получится ли, что врагом ему будет казаться каждый человек на «Фултоне»? А когда подозреваешь всех, настоящему врагу легче затеряться. Понимает ли это Тихон?

На его месте сейчас любому пришлось бы туго. Революция бросила таких, как Тихон, в самое пекло борьбы, не дожидаясь, когда они возмужают и у них появится свой житейский опыт. Многое уже пришлось пережить парню, но то, что происходило на «Фултоне», могло стать для него самым главным, самым трудным испытанием.

Документы

«Фултон» уже приближался к Нижнему Новгороду, а Тихону так и не удалось выяснить, кто скрывается под кличкой Черный. Единственное, что было у него, — две записки Черного. Но как получить образцы почерков более сотни взрослых людей?

Этот вопрос Тихон задал как-то Сачкову. Ответ начальника колонии поразил чекиста:

— У Кленова, которому я поручил канцелярскую работу, хранится папка с перепиской об организации колонии. Там же заявления с просьбой о приеме на работу и характеристики колонистов.

— Почему вы не сказали об этом раньше? — возмутился Тихон.

Сачков даже бровью не повел:

— Для сличения почерков необходимы специальные знания, а вы, вероятно, такими не обладаете. К тому же Черный, несомненно, постарался изменить почерк.

Тихон приказал Сачкову немедленно принести папку с перепиской. Через несколько минут она лежала перед чекистом. Учитель молча вышел из каюты.

Документы, аккуратно подшитые в папку по мере их поступления, давали четкую картину всего, что предшествовало отплытию «Фултона». Пересилив желание поскорее просмотреть заявления воспитателей, Тихон внимательно прочитал эти документы.

Первым лежало постановление об учреждении Совета защиты детей — Совзадета, — подписанное Лениным в феврале девятнадцатого года:

«Принимая во внимание тяжелые условия жизни в стране и лежащую на революционной власти обязанность оберечь в опасное, переходное время подрастающее поколение, Совет Народных Комиссаров настоящим декретом утверждает особый Совет защиты детей.

...Считая дело снабжения детей пищей, одеждой, помещением, топливом, медицинской помощью, а равно эвакуацию детей в хлебородные губернии одной из важнейших государственных задач, Совет Народных Комиссаров поручает Совету защиты детей следить за точным выполнением той части