— Только что принесла квартирная хозяйка Федорова, — объяснил Лагутин. — Делала уборку в комнате учителя и в мусоре нашла этот листок. По ее словам, Федоров сделал рисунки в тот самый вечер, когда ушел на «Фултон».

— Думаете, Черный?

— Все может быть. Разберетесь там, на «Фултоне», но будьте осторожны. А сейчас иди в губоно — я договорился, они примут тебя на работу. Если с «Фултона» придет запрос, кто ты такой, в губоно подтвердят, что ты их новый сотрудник. Тебе придется остаться на пароходе, пока не арестуете Черного. Мы не все учли, когда отправляли одного Тихона, — надеялись, Черный сразу откроется Сачкову, а он оказался хитрее. Сам знаешь, как в губчека не хватает сотрудников, но делать нечего — мы не можем рисковать жизнью детей. Не имеем права...

Фотография

В тот же день Сергей Охапкин поездом выехал в Нижний Новгород. Парень оказался прав — ткачихи были первыми, но не последними посетительницами, которых пришлось принять Лагутину после появления листовок.

Тяжело давались ему эти разговоры.

Терпеливо объяснял он женщинам, какой провокации поддались они, и редко кто уходил из кабинета председателя губчека с недоверием, со злобой в сердце.

Но городской обыватель не успокаивался — по городу расползались слухи один страшнее другого:

— Мне свояк рассказывал, из Пучежа приехал: когда «Фултон» перевернулся, котлы взорвались, аж вода в реке закипела. А детишек потом в Городце вылавливали. Так по реке, словно рыба глушеная, и плывут, сердешные.

— А воспитатели по лесам разбежались, боятся в город вернуться.

— А чего им бояться? Большевики с ними заодно: одни — задумали детишек погубить, другие — исполнили.

— Я слышал, большевики им в награду целый вагон продовольствия выслали в Нижний, а с ним сопровождающий из чека.

— Боже праведный! Неужели большевикам и чекистам и за это злодейство по заслугам не воздастся?! Что хотят, то и творят, кровопийцы!

— Близок, близок судный день. Слышали, под городом целая армия собирается? У них и пулеметы, и пушки есть. В прошлом году не вышло, так теперь наши слезы большевикам отольются. За все, душегубы, ответят. И за детишек, невинно убиенных...

Так рейс «Фултона» прочно соединился с событиями в городе, в губернии, во всей стране — измученной голодом и разрухой, истерзанной Гражданской войной, предательством и заговорами.

Лагугина вызвал ответственный работник горисполкома, потребовал дать объяснение, что произошло на «Фултоне» на самом деле.

— Рейс проходит нормально. Слухи об аварии распространяют враги советской власти, — коротко ответил председатель губчека.

Но этот ответ не удовлетворил ответственного работника:

— Город от слухов, словно встревоженный улей, гудит. Контрреволюционеры всех мастей, того гляди, опять на улицы выйдут. Что делают чекисты, чтобы пресечь провокацию?

Лагутин рассказал о задании, порученном Сергею Охапкину, о телеграмме Тихона Вагина из Городца.

Ответственный работник несколько успокоился. Заложив большие пальцы рук за ремень, перепоясывающий черную косоворотку навыпуск, походил по кабинету, остановился напротив Лагутина:

— Пока твой сотрудник доберется до Нижнего, здесь может всякое случиться. Давай вместе напишем в губернскую газету: так, мол, и так, слухи об аварии «Фултона» — провокация, рассчитанная на то, чтобы толкнуть город на новый мятеж.

— Без сообщения Охапкина делать это преждевременно — опять весь город заклеят листовками, дескать, большевики обманывают людей, лишь бы отвести от себя подозрения.

— Но ведь была телеграмма из Городца!

— Надо дождаться телеграммы Охапкина, заверенной нижегородским исполкомом.

— Ну, смотри, Лагутин, — с угрозой сказал работник горисполкома. — Большую ответственность берешь на себя.

Председатель губчека посмотрел на него в упор:

— Я эту ответственность на себя еще раньше взял — когда «Фултон» из города уходил. А точнее — с того дня, как в партию большевиков вступил.

— А ты с какого года в партии?

— С девятьсот пятого.

— Иди, Лагутин, — недовольно вздохнул ответственный работник, вступивший в партию в конце семнадцатого года, когда казалось, что до коммунизма рукой подать. Но не так тяжело было взять власть, как ее удержать.

Несмотря на совет Лагутина подождать с публикацией опровержения о гибели «Фултона», сразу после ухода председателя губчека ответственный работник отправил в губернскую газету следующую заметку:

«В последнее время в городе усердно распространяется слух, что отправленный в сторону Симбирска пароход с детьми по пути своего следования потонул.

Заявляя, что слух этот не верен, городской исполнительный комитет предлагает всем лицам и учреждениям, ведающим охраной внутреннего порядка, задерживать и предавать суду лиц, распространяющих подобные провокационные слухи».

На следующий день заметка была опубликована на первой странице губернской газеты. И случилось то, чего боялся Лагутин, — в городе появились новые листовки — «копии» телеграммы начальника детской колонии Сачкова о том, что «Фултон» перевернулся.

Эти листовки опять всполошили город. В губчека приняли решение арестовать князя Лычова — по всему было ясно, что князь причастен к этим листовкам.

В трехэтажный дом на углу Казанского бульвара и Волжской набережной поехал сам Лагутин. Дверь открыла служанка князя — сгорбленная старушка с испуганным лицом. Без слов проводила чекистов в кабинет хозяина, словно бы уже давно ждала их прихода.

Князь сидел за огромным письменным столом, заваленным теми самыми листовками, которые распространялись по городу, и заканчивал очередную, — когда Лагутин заглянул ему через плечо, он тщательно выводил под листовкой подпись: «Истинные патриоты России». При этом старый князь так заработался, что не слышал ни звонка колокольчика, ни шагов чекистов.

Лагутин осторожно дотронулся до плеча князя. Тот поднял голову, удивленно посмотрел на чекистов, и сухие старческие губы его скривились в презрительной усмешке.

— Пришли арестовывать? — почти равнодушно спросил он.

— Давно пора, князь, — в лад ему спокойно ответил Лагутин.

— И куда меня — в губчека на Нетечу или сразу в Коровницкую тюрьму?

— Сначала в губчека, на допрос, а потом в Коровники.

— Ведите сразу в тюрьму, все равно ничего не скажу. Сам писал, сам по городу расклеивал, самому и отвечать.

— При вашей-то старости по всему городу колесили? Что-то не верится, наверняка без помощников не обошлись.

— Если они и были, то их имена вместе со мной умрут. А мне немного осталось.

— Вот именно. В вашем преклонном возрасте надо беречься, а вы себя таким вредным занятием изводите, — кивнул Лагутин на листовки на столе.

Показное равнодушие изменило старому князю, лицо перекосила злоба:

— Если бы не ненависть к вам, большевикам, я бы уже давно к праотцам отправился. В тюрьме и умру, пусть моя смерть на вашу проклятую совдеповскую власть несмываемым позором ляжет.

Лагутин приказал чекистам приступить к обыску.

— А чего меня обыскивать? — опять возмутился князь Лычов. — Все листовки здесь, на столе, а драгоценности чекисты еще до мятежа изъяли и себе присвоили. Хамы всегда своих господ обворовывали.

Князь не обманывал — ничего ценного в квартире не обнаружили, но в секретере, в ящике, на самом дне, нашли короткое письмо, очень заинтересовавшее Лагутина:

«Дорогой отец!

Посылаю это письмо с господином Иванцовым. Прими его, как родного, нас связывает с ним не только служба, но и совместно пролитая кровь в борьбе за Отечество. Он же расскажет тебе о героической гибели брата Вениамина. Я поклялся дорого заплатить за смерть брата. Ты, отец, тоже можешь внести свой посильный вклад — помоги господину Иванцову во всем, что он попросит. Вероятно, очень скоро я смогу заехать к тебе. Надеюсь найти тебя живым и здоровым — ближайшие события потребуют усилий от