— И потом, — продолжала немилосердная сбира, — если бы Могильщик, как он утверждает, подготовил этого бастарда, этого Андре, к той важной роли, которую он должен был сыграть, у него бы теперь был титул, деньги, он бы занимал важный пост. Так ведь ни чего этого нет. Почему князь Меншиков, с которым Андре познакомился, только перед поездкой в Россию, приобрёл такую власть над самозваным императором? Если на троне сидел настоящий Пётр — тогда понятно, он знал Меншикова с детства, но если трон достался самозванцу?.. Зато Андре с измальства знал нашего Могильщика, и если бы Андре пришёл к власти, наверное, он бы помог именно ему.

Всё это звучало вполне убедительно, и Ушаков, потеряв сон, дни и ночи мотался по своему кабинету, пытаясь разгадать загаданную ему Могильщиком задачку. Вообще, он обожал загадки, эта казалась ему наиболее интересной. «Ищи ещё», — твердил внутренний голос, и Ушаков снова и снова вместо того, чтобы возвращаться со службы домой, просил возницу отвезти его к знакомому кабаку.

В их последнюю встречу с Могильщиком монах требовал, чтобы Ушаков отдал ему Ивана Осипова, ибо только он один во всём мире способен воспитать бастарда как следует. Только он один и сможет уберечь.

— Почему ты хочешь заботиться о детях Алексея, которого твой Андре лишил престола? — спросил его Ушаков.

— Потому что я знаю, каким был настоящий царь Пётр. Каким славным он был воином, каким человеком. — Лицо Могильщика вдруг сделалось мечтательным.

— Это ведь ты помог Кнуту Кульману устроиться на службу в Преображенский приказ поближе к Алексею, — внезапно догадался Ушаков.

— Конечно, я. Ромодановский был мой приятель, он бы самого чёрта на службу к себе устроил, если бы я за него попросил.

— Стало быть, ты присутствовал, когда Кульман надел на Петра железную маску.

Монах пыхтел, не зная, что отвечать. Ушаков впервые видел его в таком состоянии.

— Получается, что ты не поехал с Андре в Россию, а остался с пленённым Петром. Ты был тем самым тюремщиком, который после того, как люди Конти перебили охрану, единственный уцелел и защищал Петра.

— А потом он защищал меня. — Лицо Могильщика покраснело, глаза метали молнии. — В тот день королевская кровь смешалась с моей кровью. Мы пали рядом и только скрепили объятия, так что никто не мог вырвать царя из моих объятий. Не мог убить меня, не прикончив предварительно Петра.

— Поэтому ты помог Кульману бежать в Россию и охранял внуков Петра, детей Алексея?

— Я дал клятву, что помогу посадить на престол дочерей Андре, и я её ещё выполню. Но при этом я был просто обязан спасти отпрысков настоящего царя. Царя, которого я погубил и которого узнал в тот ужасный день. Пётр прожил в заточении до 1703 года, когда Андре заложил славный город Санкт-Петербург, и умер в своей тюрьме, несколько раз пытаясь выбраться оттуда. Очень сильный человек. И сын его, если бы не пил и не слушал дурных советов, был бы вполне себе. Мне не повезло в жизни. Я, можно сказать, воспитывал Андре — но он ушёл от меня, я пытался защитить царя Петра, но не защитил. Самое смешное, что постепенно мне стало казаться, будто они становятся невероятно похожими, особенно в страдании. Когда Андре умирал в своей деревне от лихорадки, когда Пётр истекал кровью рядом со мной в той крепости. Когда... Иногда мне снится странный сон: Август передаёт присланный из России выкуп за царя Петра, узника извлекают из клетки и отдают посланцам. Лёжа на голой земле, я наблюдаю, как происходит ещё одна подмена. Царя-пленника поменяли на царя-самозванца, после чего Пётр вернулся в Россию, а на Андре Кнут Кульман защёлкнул замок той самой железной маски. Год за годом я вижу этот сон и, просыпаясь, думаю, что так и было на самом деле. Что Пётр вернулся домой и начал поднимать страну из тех руин, в которые вогнал её самозванец. Что он согласился сохранить жизнь и положение Меншикову, Шафирову, Лефорту, потому что те были полезны ему, что ненавидел своего сына Алексея, который так до конца и не смог поверить, что Пётр — действительно его отец, и всячески вредил и гадил ему, что... Я схожу с ума, да? Как думаешь, может, я потому всё время и спасал детей Алексея, что они были потомками подлинного царя, а Андре, что Андре. Он умер в 1703 году, когда Пётр Великий основал Санкт-Петербург, или, быть может, умер Пётр? А Андре построил на Заячьем острове символические врата в несуществующий город, а потом вошёл в него, меняя собой историю. А может, это был не сон? — Лицо Могильщика вдруг озарилось откровением. — Может... у кого бы спросить? У Толстого?

— Пётр Андреевич умер в двадцать девятом году.

— У Меншикова?

— Тогда же от оспы.

— Шафиров? Но он не скажет, я его, гниду, знаю... Что же делать?

Ушаков возвращался к себе в новый дом, построенный недалеко от Генерального штаба, история, рассказанная ему Могильщиком рассыпалась на части, для того чтобы снова и снова собираться в причудливые комбинации. И он — лучший в империи сыщик — понимал, что никогда не сможет узнать правды, был ли подменен в немчине молодой царь Пётр, который закончил жизнь в Бастилии. Или, благодаря посредничеству короля Августа, Пётр был возвращён назад, а в Бастилию попал самозванец. На шее у Ушакова висел ключ, подаренный ему Кульманом. Ключ от железной маски, ключ от загадки, разгадать которую он был не способен.

Андрей Иванович сидел в своём кабинете в крепости, вертя в руках тот самый ключ, когда в дверь постучали. На пороге стоял Алексей Трепов.

— Что тебе, Алёша? — Ушаков потянулся, разгоняя сонную одурь. Нет, спать нужно дома в своей постели, а не делать вид, будто бы тебе всё ещё тридцать.

— Да вот тут вещи покойного Меншикова разбирали, так как вышел приказ вернуть уцелевшим после эпидемии в Берёзове детям Александра Даниловича — Александре и Александру — мужскую и женскую одежду, постельное бельё и столовую посуду, медную и оловянную, по приложенной описи.

— Ну и? Я тут при чём?

— Так в подвале дворца мы странное отыскали. Не хотите ли взглянуть? Сюда доставили, в строжайшей секретности.

— Что доставили? — Ушаков поднялся, сунув в карман ключик. — Можешь ты по-человечески объяснять?

— В покойницкую пожалуйте, туда и доставили. — Алексей казался растерянным, таким Андрей Иванович его ещё не видел. — Ящик доставили длинный, а в нём... — Алексей трясся. — Не знаю, как и сказать. Кротов как увидел, так в обморок и брякнулся, я велел Кульмана звать, стражу выставил, а сам к вам. Остальные тоже подтягиваются.

— Да что там такое, чёрт тебя раздери?! — заорал Ушаков, но Алексей только кивал да подталкивал начальника к выходу.

Они прошли коридором в сторону холодной, откуда уже слышались голоса и скрежет передвигаемой мебели. Посреди покойницкой на столе, на котором медикусы обычно производят вскрытие, стоял длинный деревянный ящик, с которого кем-то была снята крышка. А в ящике... Ушаков пошатнулся, но устоял на ногах. В ящике, похожем на плохо оструганный гроб, возлежал умерший почти шесть лет назад царь Пётр Алексеевич собственный персоной, в парадном камзоле. Огромный и страшный, государь не испускал свойственного трупам зловония, и его чело не несло признаков разложения.