сперва выяснили, как помогал председатель их семьям, и собрали об этом обильный материал от жен своих, родственников и знакомых. Открылись большие неожиданности даже для меня.

Вдруг на собрании брат Иван спрашивает Кузьмича:

— Когда присылали вам для красноармейских семей мануфактуру, соль и сахар, сколько из всего этого было утаено сельскими властями?

После долгих препирательств, сбитый с толку фактами, но нимало не сконфуженный, заведующий лавкой пояснил «суть дела».

— Все, что я взял, это не ваше, товарищи красноармейцы, — сказал он, — не ваше, а мое. Подавая списки в волпродком на родных ваших, я приписал девятнадцать семей лишних. Председатель скрепил это печатью, а я сумел у волпродкома выцарапать. А вам жалко, что ли? Все равно этих товаров в лавке не было бы, ежели бы мы не сжульничали.

— Действительно так, — добавляет председатель. — Степан — смышленый парень и чуть-чуть от этого покорыстовался. Что за грех, его работа канительная: поезжай, выписывай товар, привези, развесь его да еще ожидай неудовольствий. Другой на его месте больше бы себе пригреб. Никто своего не упустит.

Тогда сидящие с братом красноармейцы разразились хохотом, а за ними засмеялись и мужики.

— Наградить их надо, — раздались крики, — и послать в батальон «золотопромышленников». Это будет самое подходящее для них место.

«Золотопромышленниками» называли тогда тех, кто занимался очисткой выгребных ям в городах.

Так довелось мне расстаться со своим председателем, а за него в сельсовет провели Ивана. Вместе с братом нам работать не полагалось, и я стал обучать нехитрой механике секретарства соседку мою — Анну Краюшкину.

ПОЛНОТА ДРУЖЕЛЮБИЯ

Ум зреет в испытаниях, как хлеб на солнце, и характер распаляется в несчастиях, как сталь в огне. Жизнь — тренинг, кто его выдержит, тот будет годен.

Из частного письма

Лето 1920 года было засушливое: в безветрии над желтеющими полями танцевало марево, худой скот со впалыми боками уныло бродил по истоптанным лугам, прохожие по дорогам задыхались от пыли… Привычные опасения с каждым днем разрастались до невероятных размеров. Сибирь, Кубань, Кавказ и Украина были отрезаны от нас врагами. А хлеб нужен был не только армии и городу, но и для ближайшего обсеменения полей молодой республики, скорбных полей, изъязвленных кусками дикой целины, обескровленных чересполосицей и задушенных сорняками. Трава в лугах была малорослой, жесткой, скудной, лишь на сырых местах кое-где она поднималась до нормального роста. Гречу, лен, просо спалило солнце на корню. Скрюченные от жары овес и ячмень с низким стеблем и чахлым колосом шуршали при ветре, как сухая стружка. В горячей земле еле завязались вялые клубни картофеля. Надеялся народ только на рожь, поборовшую июльские жары и поспевшую ранее срока. Я помню, как в это лето тяжело было всем от угроз недорода. Мужики целые дни бродили по исхоженным тропам в полях, приглядывались к урожаю, растирали на ладони яровой колос и с сокрушением сдували с него еле завязавшееся и уже затвердевшее зерно. Ко всему тому отощал рабочий скот, опаршивел, а ветеринарная помощь была недостаточной, и для работ остались одни клячи, да и тех не хватало. А красноармейки, кроме того, не имели рабочих рук. Приближающаяся жатва, а вслед за ней и молотьба беспокоили всех день ото дня сильнее и сильнее. Сельсоветы тревожились еще и потому, что поля следовало нынче все обсеменить, по указу Ленина. Стон стоял: семян не хватит, рабочей силы недостанет, сладу с мужиками не будет. Иван каждый день собирал лошадников у ключа и уговаривал их «не прижимать безлошадный люд поборами за обработку земель», «снизойти к сиротам», «принять во внимание помощь красноармейкам». Лошадники молчаливо слушали, а когда речь заходила об обязательствах, начинались крики:

— Бери наши клячи да и работай на них сам. Бессловесная скотина есть не попросит, а не покормишь, так подохнет. А как же пропитать ее, ежели «не прижимать»…

— И мы своих лошадей держим последнее лето, а потом продадим. Безлошаднику лучше живется — без забот, без покоров. О нем государство заботится, а нас не спросят, есть ли корм для лошадей, годны ли бороны и сохи…

— Вот ты заладил песню, Иван: «обработать все поле — это наш долг», хорошие это слова, золотые слова. А вот чей долг — деготь нам дать, ремни, шины? Сбруя вся порвана… веревки, прости господи, и той нет… телега развалилась, а заколотить нечем. Ни одного гвоздя во всей округе, хоть плачь…

Уполномоченные деревень, теряясь, приходили в волсовет и просили «отставить их от дела», один был резон — «сладу с миром нету». Паника эта плодила уныние. Красноармейки толпились день-деньской в Совете, слезно моля помочь горю: сено гниет неубранным, рожь осыпается, лошади нет, подмоги ждать неоткуда.

Вовремя раздался призыв Ильича к горожанам оказать помощь сельскому хозяйству. Вскоре объявлена была в губернии «неделя помощи крестьянину». Советы, ячейки, комсомол, комиссия по оказанию помощи семьям красноармейцев — все было приведено в движение. Красноармейки сами обошли все дворы и переписали рабочий скот, инвентарь, сбрую. Обнаружат ли лишнюю борону — берут на учет, найдут ли новый сошник или ременные вожжи — поступают так же. Бывали случаи, когда хорошую сбрую хозяева припрятывали. Но от шустрых женщин ничего нельзя было скрыть: не обмануть бабью проницательность и хозяйственную память крестьянки. Лишних лошадей у кулаков отбирали на время.

— У тебя две лошади, а у такой-то старухи ни одной. Отдай ей лошадь на рабочую пору.

— Да что вы, господь с вами, в уме ли вы? — следовал ответ. — У меня крайняя нужда. Сено не вывезено, дрова из лесу не выбраны…

Находилась тысяча причин, а смотришь, и с одной лошадью хозяин управлялся. В это время все токаря, слесаря, кузнецы, плотники волости были мобилизованы. Земотделы отдали весь инвентарь, имеющийся на прокатных пунктах, совхозы предоставили свои мастерские для починки крестьянского инвентаря, агрономы и техники были направлены в деревню. Губсовнархоз — и тот отпустил сельским кооперативам все, чем был богат: точильные бруски, стеклянные бутылки, дегтярное масло, колесную мазь, конские ведра, бороньи зубья, сошники… Мужики воспрянули духом и показывали друг дружке предметы эти, собираясь у дворов и на завалинках. На улице пестрела бабья толпа: из сельпо несли отпущенные гублескомом половники, горшки, квашни, оконные рамы. Около недели село напоминало чистый базар, не смолкал говор, пересуды, бабьи «ахи» и возбужденные восклицания.

По всей губернии в «неделю крестьянина» срочно сжинали хлеб, возили снопы, скирдовали их, сеяли озимое, молотили яровое, кололи дрова, тушили пожары, осушали болота, чинили дороги, строили мосты, расчищали подъезды к водопоям, ремонтировали колодцы, перекрывали крыши, воздвигали заборы, перевозили постройки, точили плуги, проводили