Я спросил посла: «Вышли бы вы, милорд, на прогулку, не имея разрешения поговорить со встреченными вами людьми, кроме обмена общим приветствием «Как поживаете?», если при этом не присутствует сопровождающий вас офицер? (Это верно, что он отменил это ограничение, но он может ввести его вновь, в зависимости от своего настроения.) Продолжите ли вы эту прогулку, не имея при этом разрешения сойти с дороги направо или налево? Рискнёте ли совершить прогулку вне поместья Лонгвуда, будучи связанным обязательством вернуться в Лонгвуд к шести часам вечера, так как в противном случае вы будете остановлены часовым у ворот Лонгвуда?» Посол немедленно ответил мне: «Нет, я поступил бы так же, как и вы, я бы остался в своей комнате».

Есть различные возможности убить человека: застрелить пистолетом, заколоть шпагой, отравить ядом и осуществить духовное убийство, что и делается в отношении меня. Во всех этих случаях человека ждёт один и тот же смертельный исход, за исключением того, что последний способ является наиболее жестоким. Когда здесь был адмирал, человек жёсткого характера, то вы помните, что я вёл совершенно иной образ жизни. Я совершал верховые прогулки три или четыре раза в неделю, встречался с людьми и даже приглашал английских офицеров, их дам, а также других лиц к себе на обед. К адмиралу я чувствовал доверие. Я верил его слову. И в мою голову никогда не приходило даже малейшее подозрение о каком-либо злом умысле с его стороны, потому что он был прямым и честным человеком, он никогда не кривил душой и не был придирчивым. Хотя я часто спорил с ним и считал его человеком суровым, тем не менее я уважал его характер и его честность.

Если бы у меня возникло намерение совершить самоубийство, как намекает этот тюремщик, то я бы совершил его в самом начале моего пребывания на этом острове, когда моё существование на нём было чрезвычайно тягостным. Кроме того, если бы у меня было такое намерение, то на этот случай в моём распоряжении находится пистолет. Я не люблю продолжительную войну. Какие неудобства причиняли мои прогулки верхом во времена Кокбэрна? Эти ограничения навязаны мне специально, чтобы я, не унижая собственного достоинства и не позволяя предстать в глазах всего мира объектом презрения, добровольно подвергнул себя заключению в одиночной камере. Тем самым с течением времени я стану жертвой болезни. Таким образом, моя жизнь завершится длительной агонией, которая якобы приведет к естественной смерти. Таков план моего физического уничтожения и выбранный способ моего убийства несомненен, но он более жесток и преступен, чем удар шпагой или выстрел из пистолета.

Единственный из нас, — добавил Наполеон, — кто регулярно совершает прогулки верхом, так это, я могу сказать, Гурго. Там, на дороге, его останавливали свыше пятидесяти раз. Если бы я был на его месте, то же самое случилось бы и со мной. Однажды во времена адмирала я был остановлен часовым, и адмирал немедленно из-за этого перевернул весь остров вверх дном. Я ясно видел, что он в высшей степени недоволен случившемся и принял меры, чтобы подобное более не повторилось. Теперь же это животное, наоборот, был бы этому рад или чему-нибудь ещё, что унизило бы меня.

Я более, чем уверен, — добавил Наполеон, — что варварское обращение, которому я подвергаюсь, будет отомщено кровью невиновных англичан. В соответствии с доводами и доктринами ваших министров, держать меня на этом острове является полезным делом, каждый поступок в отношении меня, каким бы он ни был жестоким, может быть оправдан. Разве не было бы для меня полезно организовать убийство Нельсона или Веллингтона? Разве не было бы полезно для французского народа избавиться от союзных войск, отравив их хлеб и воду? Разве не было бы полезным для него убить Веллингтона? Дело не в полезности рассматриваемого поступка, а в его справедливости; ибо, в соответствии с бытовавшим ранее принципом, любой вид преступления может быть, видимо, оправдан, так как он может быть полезен и поэтому необходим. Такова доктрина Талейрана».

Вскоре после этого в Лонгвуд приехал сэр Хадсон Лоу, который, задав несколько вопросов о состоянии здоровья Наполеона, спросил, разговаривал ли я с ним по поводу его жалоб, касающихся обращения с ним. В ответ я передал губернатору суть вышеупомянутых бесед с Наполеоном, опустив при этом эпитет «палач». Его превосходительство подозвал майора Горрекера, чтобы тот присутствовал в качестве свидетеля, заявив при этом, что он не верит тому, что сказал Наполеон о лорде Амхерсте. Губернатор также заявил, что он не верит и в существование тех намерений, которые Наполеон приписывал определённым лицам. Губернатор спросил меня, говорил ли я что-нибудь в ответ Наполеону. Я ответил, что нет. Губернатор заявил, что для меня не представляло труда возразить Наполеону, если бы для этого у меня имелось желание, но, судя по всему, я придерживаюсь той точки зрения, которой, как утверждает генерал Бонапарт, придерживается лорд Амхерст. В связи с этим губернатор спросил меня, так ли это.

Я ответил, что, будучи медицинским работником, я настоятельно рекомендовал Наполеону верховую езду в качестве физического упражнения. Мой ответ не удовлетворил сэра Хадсона Лоу, который рассерженным тоном повторил свой вопрос. Я ответил, что пришёл к выводу, что мои ответы на его (губернатора) вопросы, вызывают столь сильный гнев его превосходительства, что я должен просить у него разрешения не отвечать ни на какие-либо его вопросы, если они не касаются медицинских тем: более того, моя точка зрения имеет слишком малое значение. Мой ответ очень не понравился сэру Хадсону Лоу, который заявил, что бесполезно ждать чего-либо хорошего от человека, настроенного подобным образом, что он не доверяет ни одному человеку в окружении генерала Бонапарта. После этого последовало длительное, но довольно терпимое разглагольствование его превосходительства, во время которого он обвинил Наполеона в том, что тот до отказа наполнил голову посла разными клеветническими утверждениями и специально отложил встречу с ним до последнего дня, перед самым отъездом посла с острова, для того, чтобы он (сэр Хадсон) не имел возможности опровергнуть клевету генерала Бонапарта. Свой монолог губернатор завершил тем, что спросил: «Не считаете ли вы, сэр, что генерал Бонапарт самым постыдным образом отзывался обо мне в беседе с лордом Амхерстом?»

Я ответил, что Наполеон чувствовал себя настолько плохо, что был не в состоянии принимать посетителей. До последнего момента он не мог решить, следует ли ему принимать его светлость или нет. Лорд Амхерст находился в доме его превосходительства в течение нескольких дней и имел достаточно много возможностей для того, чтобы ознакомить его светлость со всеми подробностями. Если меня правильно информировали, лорд Амхерст виделся с его превосходительством и беседовал с ним в течение нескольких часов после беседы с Наполеоном, с которым он был только два часа. Этот ответ вызвал неподдельный гнев у его превосходительства, который, бросив на меня взгляд с яростным выражением лица, которое я никогда не забуду, заявил, что «если бы это не стало предметом официальной жалобы, то я бы немедленно и не ожидая указаний правительства выслал бы вас, сэр, с острова. Я не получал никакой официальной информации от правительства о вашем назначении на должность врача генерала Бонапарта; не я выбрал вас; вам разрешается посещать генерала Бонапарта только в качестве врача».