— Так. Сегодня выезжает человек. Жди его через пять дней, потому что он поедет очень быстро. Так ты говоришь, вещь у Курбатова? А как вещь попала к Курбатову?

— Курбатовых двое! Из Ленинграда и из Ростова-на-Дону! И с ними еще двое красноярских!

— Хорошо, жди человека. Он сам тебя найдет. До связи!

— До связи, шеф!

Что касается наших героев, то для них эта история не кончилась… но продолжалась уже совсем в других местах. Потому что Володя объяснил, что должен опять ехать в Петербург, по делам наследства деда, и они с Васей поездом уехали в Москву, а оттуда сразу в Ленинград. Бушкин посоветовал поезд, чтобы Василию не надо было лишний раз показывать паспорт. Наверное, он и надежен, а все же не ровен час… И вечером того же дня братья ехали в плацкарте — других билетов летом не было, хорошо хоть были эти. Машину он пока отдал Михалычу — пусть осенью отправит на платформе.

Михалыч с Бушкиным тоже уехали — только в Красноярск. Какие выводы сделал Михалыч из этого всего, история умалчивает. А вот Сергеич написал еще одну книжку, «Пиранья на машине времени».

А для других, также зацепленных кольцом, события также не кончились.

Утром того самого дня, в первых лучах которого Казик беседовал с Минеем, произошли два важнейших события, имеющих прямое отношение к героям нашей глубоко правдивой повести.

Первое событие состояло в том, что в Пулковском аэропорту по трапу взошел неприметный, скромный человек в кепочке и кожаной куртке. Человек этот, улыбчивый и тихий, трудился на одном предприятии в должности метролога — есть такая важная, но очень неприметная должность, требующая в основном проверять соответствие изделий существующим государственным стандартам. Молодой человек летел в Красноярск, в командировку по делам своего завода, и на другой, на красноярский завод. В Красноярске у него жил родственник — в частном доме, на окраине, и нет ничего естественнее, чем остановиться у него. У родственника была машина, и они в первую же субботу решили поехать на рыбалку.

Какое отношение это имеет к нашим героям? А то, что рыбачили родственники на озере Туим, и что именно с их появлением из лагеря исчез Казик Кастратьевский. Правда, и до Красноярска Казик не доехал, и конец его был неприятен. Потому что умирал он в костре, который родственники постепенно передвигали все выше и выше — от пяток к коленям и бедрам. Они задавали Казику только один вопрос. Только очень простой вопрос: «Где адреса?» Они не вступали в беседы, не отвечали на вопросы, не вели переговоры. Они спрашивали: «Где адреса?» — и только.

Казик понимал, что происходит, и держался до самого последнего. Он знал, что у него нет другого выхода.

Но когда огонь передвинули выше обугленных колен, Казик сказал, где адреса. И они проверили, убедились, что это адреса, обсудили ситуацию, после чего размозжили Казику голову топором и уехали в Красноярск.

Потому что кроме того, что улыбчивый молодой человек был метрологом, он еще выполнял некоторые задания другого, и тоже улыбчивого человека, только пожилого, и не метролога, а директора магазина. А этот человек, в свою очередь, имел папу, который состоял когда-то в ложе Астрального Света. И когда Миней Израилевич просил о чем-то этого пожилого улыбчивого человека, тот не был в силах отказать.

А молодой человек, вернувшийся из командировки в Красноярск, совершенно ничего не знал. Ни кто такой Казик, ни кто такой Миней, ни что за адреса и кому они нужны и для чего. Этот молодой человек и жил еще на белом свете, потому что всегда хорошо выполнял все задания и никогда ни о чем не спрашивал. И в этот раз молодой человек отдал привезенные адреса, ушел… и спустя несколько дней он уже не помнил ничего ни о Кастратьевском, ни об озере Туим, ни о грязной бумажке с адресами… Были новые задания и новые проблемы.

Второе важное событие состояло в том, что Виктор Бутаманов, каган племени хягас, с высоты холма озирал соплеменную степь. По степи, охватывая долину от края до края, сплошь ехали гяньгуни. В движении по степи их группы разъезжались и съезжались, и было очевидно, что вот скоро, вот почти сейчас эта лава двинется, придет в согласное движение, помчится всем весом и людей, и коней.

А за спиной кагана молча стояла такая же орда на конях, тысячи и тысячи людей. Каган обернулся, опершись о луку седла, еще раз оглядел своих. Скоро нужно будет приводить их в движение — чтобы встретить их удар своим ударом. Чтобы люди и кони сшиблись, одинаково калеча и сметая с лица земли и тех, и других, и чтобы у тех не оказалось преимущества перед своими.

Каган был уверен в себе, уверен в войске и в оружии. Особенно — в оружии, потому что не зря же этот каган в своей другой, закончившейся жизни, в жизни, которая еще только когда-то начнется… не зря же он таскал сабли по всем музеям, всем запасникам и в Абакане, и в Минусинске. Да что музеям! Все казацкие шашки, все холодное оружие Первой мировой, Гражданской войны, все выгреб Виктор Бутаманов. Решительно все, что сумел.

И еще в одном мог быть уверен каган — в том, что все кончится хорошо. Уж он-то знал, чем все должно будет закончиться.

Оглянувшись на войско, в тысячный раз убедившись в его готовности, каган, как отметили самые старые и дотошные, протянул… какое-то неуловимое мгновение, но протянул перед тем, как поднять руку, крикнуть, первым тронуть коня. Что поделать, каган был неопытный…

Много раз потом, сбивая войско ли, отряд ли в сто сабель перед боем, каган не будет колебаться, и ему простят эту задержку.

Простят и то, что иногда великий каган будет плакать и говорить на не известном никому языке ничего не значащие слова. Чаще всего это будет слово «Майя».

Каган пройдет великий, светлый путь, украшенный великими победами и памятными стелами в их честь. Необычайно славный путь, отмеченный брошенными в степи трупами, горящими кочевьями, топотом угнанных табунов и блеяньем украденных отар. Ему будет обеспечена благодарная память народа и огромный, очень красочный склеп. Весь народ будет оплакивать великого кагана. Вой жертвенных собак, ржание падающих под ударами жрецов коней будут заполнять собой Вселенную и будут слышны на полдня пути.

Еще одним человеком, которого коснулась эта история, стала девушка по имени Майя. Проснувшись с то самое утро, Майя Бутаманова испытала какое-то странное состояние. Почему-то она точно знала, что с отцом что-то произошло, что ему угрожает опасность.

Впрочем, отец написал Майе письмо… Длинное, подробное письмо, не оставлявшее сомнений. Содержание письма было так невероятно, что могло быть только два варианта — или с отцом все-таки случилась беда, и частью этой беды стало повреждение в уме. И тогда Майя никогда больше не увидит папу, потому что его убили, заставив или обманом принудив написать письмо.

Или Майя все равно никогда не увидит папу, и это печально… но в этом случае его судьба удивительна, а путь светел и непостижим и должен вселять в дочку гордость и благоговение.

Майя была девочка умная и достаточно реалистичная. В письме назывались люди, которые могут подтвердить папины слова… И Майя обратилась к ним и даже сопоставила рассказы. Но все было так невероятно, что недоверие продолжало жить в сознании Майи. Тем более, письмо отца врачи объясняли, все как один, психической неустойчивостью и даже произносили мудреные слова диагноза. Майя была не в силах поверить, что Михалыч, Бушкин и Володя убили ее отца… да и кто бы сказал, с какой целью они стали бы это делать?