А вечером парням стало окончательно неприятно. Лампа бросала привычный круг света, с детства знакомый Володе. Впотьмах тонули углы комнаты, большая часть потолка. Казалось бы, привычный уют, вечерний покой интеллигентного дома с большой библиотекой и с традициями.

Но в комнате быть не хотелось. Разговор замирал, парни начинали судорожно прислушиваться. Мерещилось — кто-то осторожно подошел и стоит за дверью в кабинет. Или вроде бы кто-то гораздо выше человека заглядывает в комнату через то, дальнее окно, до которого не достает свет лампы. Включили верхний свет, под каким-то пустяковым предлогом. Но быть здесь все равно не хотелось. Да и был кабинет с верхним светом… понимаете, этот кабинет не предназначали, чтобы он вечером был залит электрическим светом. При свете настольной лампы он становился сам собой. Тем самым кабинетом предков, семейным местом. Невольно забывалось, что и мебель, и книги принесены уже в 1960-е дедом Александром Курбатовым, что он отстроил пепелище. Тот кабинет, который сделал прадед, вся дача, на которой жили, где воспитывались Александр, Софья и Василий, товарищи пролетарии разнесли вдребезги еще на рубеже 1920-х. И была дача вымороченной, чужой, пока за нее не принялся Александр Игнатьевич, не стал вкладывать в нее краденое колымское золото.

Верхний свет убивал очарование родового гнезда. Несмотря на него, было жутко. Василий вышел в уборную, и Володя еле сдержался, чтоб не увязаться вместе с ним. Сидел, поджав ноги, в кресле, стараясь не смотреть на стол. Только сейчас, после чтения пергамента, пришла в голову простейшая мысль — а сколько крови, сколько преступлений за кольцом? Кто-то назвал «цену» знаменитого брильянта Кох-и-Нур — порядка трехсот человеческих жизней. Кольцо, пожалуй, «стоит» больше.

Интересно, что вообще-то огромная, вековая тайна не казалась ни мрачной, ни жуткой. Что путь кольца отмечен кровью, не думали ни Игнатий Николаевич, ни его сыновья. Вряд ли думал Александр Игнатьевич, что Володя прочитает нечто похожее на эту латинскую надпись. Не сумев достигнуть сам, завещал тайну любимому внуку. Чего ожидали они, предки? Не сумев сами достигнуть небывалого могущества, видели близ смертного одра — вот сын, вот внук поворачивает на пальце сияющее, светлое кольцо… И что тогда? Да, правда, что тогда? Что захотел бы взять дед, засветись на его пальце кольцо Соломона? Кольцо, делающее его всемогущим? Что?!

Возвращение порушенного, погубленного? Чтобы вся история XX века пошла иначе? Чтобы не грянул выстрел в Сараево, чтобы никогда не было битвы на Марне, Большой Берты[22], иприта, огнеметов, Брусиловского прорыва?

Чтобы Вильгельм II вступил бы в общество вегетарианцев, чтобы Троцкий занялся бы общественно-полезным трудом, Николай II стал бы реально оценивать окружающее, Клара Цеткин вышла замуж и родила троих детей?

Но тогда, если вернуться, получалась удивительная вещь: или владелец кольца должен был остаться единственным на Земле, знающим, от чего спаслось человечество. Или должен был бы сам все забыть… пусть даже оставаясь с кольцом на пальце.

Или все-таки не так? Не возвращение? Космические силы извлекают, выдергивают откуда-то приседающего от ужаса главу Реввоенсовета — Гришку — кухонного мужика, с остекленевшими глазами. Ему можно задавать любые вопросы, делать с ним все, что только захочется душеньке. Пригласить и тех, кто приехал за Курбатовыми в ночь на 26 июля 1929 года. И тех, кто посылал приехавших.

Спины драпающих красножопых. Сволочь, охватываемая гудящим пламенем, которое ты наслал, ты… Целые полки НКВД, обрушенные в шахты, друг на друга, и все с объяснением, с комментариями — за что. Целые здания со всей набившей их красножопой мразью, жиреющей на крови собственного народа. Целые управления, проваливающиеся под землю, к черту (ох! не поминать бы, право…).

Володя с трудом разжал руки — пальцы судорожно впились в ладони, до синяков. Вольно смеяться над евреями с их судорожной жаждой мести, а оказавшись в том же положении…

Соблазн велик, и не только для деда. Вот только сама помощь — от кого? Выходит, что оттуда же, из преисподней. Оттуда, где дом коммунистов. Так что теперь, во имя мести идти туда же, где они?

Каковы бы ни были грехи предков (все мы как-то не совсем безгрешны…), Володя не мог допустить, что они находятся там же, где и их мучители. Все тот же легендарный Гришка…

Василий вошел явно поспешно, запыхавшись, зрачки его были расширены.

— Васька, пойдем спать на второй этаж? Там у деда громадная кровать, на пятерых… Здесь как-то нехорошо, Вася… да и что нам, право, ходить и собственного дома бояться?

— Да, пожалуй что, ты прав…

И насколько прав, почувствовал Володя, когда надо было выключить в кабинете свет, пройти темным коридором наверх.

Собственный дом, семейное гнездо, стал им жуток… дожили!

В спальне деда Шуры и впрямь стояла огромная двуспальная кровать, как выразился Вася, «ностальгическая». На ней было вполне уютно, разместиться мог целый взвод, а главное, подальше от кольца.

Последней мыслью Володи было как раз — что делать с проклятым кольцом?

А утром кольца не было на столе в дедовском кабинете. Окно так и было открыто, и если кольцо сперли, никто не мешал поживиться и книгами, и всем, что в ящиках стола. Но больше не пропало ничего, и ни на столе, ни на стеллажах как будто ничего не изменилось.

Выводов могло быть только два: действовали люди, прекрасно знающие, что нужно брать. Тогда кольцо попадает в руки тем, кто согласится выполнить условие. Или кольцо вернулось туда, откуда пришло. Ловушка не захлопнулась.

Разговоров было на весь день, разговоры были и потом, и уж о чем, о чем, а о кольце и Василий, и Володя расскажут и детям, и внукам. Но с этого утра кольцо превратилось в легенду, в историю.

Исполнить условие договора Миней согласился сразу. Что называется, принял душой и считал цену еще пустяшной. Что его ложа погибла, он уже знал и был уверен — это и есть настоящая игра. Вернее — проявления игры. Впрочем, жалкий инженеришка был бы последним лицом, на которое упало бы подозрение Великого Теневика. Вот руку Сола Рабина во взрыве очень, очень подозревал последний из Астральных Братьев.

Хотя в чем-то, как ни странно, гибель ложи была Минею Израилевичу на руку — не с кем сделалось делиться. А что дело завертелось всерьез, следовало одно — надо быстрее добираться до кольца. Стоит надеть его на палец, и господин Сол Рабин еще ответит за свои делишки… Не будет ни красоты, ни его поздних внуков там, куда его засунет длинная рука Минея!

Как ни странно, вопрос был за техническим исполнением. И не потому, что был Миней Израилевич добр или верил в обязательность каких-то правил или в спасение души… От рассуждений на эти темы он всю жизнь только презрительно кривил губы.