— Какое чудесное место! — сказал Уилл. — Какой великолепной могла бы здесь стать жизнь даже сейчас, если бы люди начали использовать те новые машины, которые они придумывают, чтобы облегчить свой труд. Если бы они больше думали о земле, о том, как сделать ее богатой, и о том, как оставить воду в реках чистой. Это был бы самый замечательный город на свете!

— Люди всегда это обещают, — заметила я. — Но потом оказывается уже поздно.

— Да, если люди не будут думать ни о чем, кроме денег, то они еще жестоко раскаются в этом, — согласился Уилл. — Им кажется, что в худшем случае исчезнет рыба в реке и звери в лесах. Но это не так. Гораздо хуже то, что они приучают себя и своих детей к бездушию, они сами издают законы и сами же нарушают их. В конце концов, нужно когда-то решить, что важнее — богатство или счастье людей.

Я улыбнулась ему.

— Но они скажут, что люди не могут быть счастливы, если они не богаты.

— Разумеется, какое уж тут счастье, если нечего есть и нет крыши над головой, — согласился Уилл. — Но есть более важные вещи, чем кров и еда. И все люди должны иметь на них равные права.

Я вспомнила о том, как выселяли людей из их домов в Хаверинге. И подумала о тех людях, которых встречала в Лондоне: они были ничуть не умнее и не порядочнее прочих, но купались в роскоши. Еще я подумала о Данди и о себе, когда мы были маленькими босоногими нищенками и не имели ни малейшего шанса на хорошую жизнь. Я подумала о Роберте Гауэре, борьба которого за лишний фартинг превратила его сердце в камень, а его сына в убийцу.

Некоторое время мы ехали в молчании.

— Ты что-то бледная, — сказал вдруг Уилл. — Тебе нехорошо?

— Нет, все в порядке, — отозвалась я, хотя на самом деле чувствовала себя смертельно, до умопомрачения уставшей.

Но мне хотелось скорей добраться до Вайдекра, до моего дома, где я смогу отдохнуть.

Эмили оглянулась на меня.

— Вы еще слишком слабы, мисс Сара, — сказала она и укоризненно добавила, обращаясь к Уиллу: — Ей не следовало бы скакать верхом.

— Почему она слаба? — Он ничего не понимал. — Я слышал, что ты больна, но потом прочел в газете о вашей свадьбе и решил, что болезнь не так уж серьезна.

— Он что, ничего не знает? — спросила меня Эмили. — О том, что случилось?

— В чем дело? — В голосе Уилла зазвучало раздражение.

— Все в порядке, — поспешила я его успокоить. — Я расскажу тебе позже, Уилл.

— Но ей плохо, — стояла на своем Эмили, и Джерри тоже встревоженно оглянулся. — К тому же она не отдыхала всю ночь.

— Что тут, черт побери, происходит? Сара, что случилось?

— Ничего. — Я тоже разозлилась. — Просто я была довольно долго больна, но теперь мне уже лучше.

— Ты в состоянии ехать верхом? — спросил он.

— Конечно, — вздернув подбородок, твердо произнесла я.

Но голова у меня закружилась, и я закрыла глаза.

— Ты уверена?

Его голос доносился словно издалека. Моя воля была сломлена.

— О, Уилл, — простонала я, почти падая. — Любовь моя, пожалуйста, помоги мне. Мне так плохо.

Последнее, что я помню, это накатывающаяся на меня шея Кея. Затем наступила темнота.

Когда я пришла в себя, было около полудня. Я лежала на соломе, укрытая собственным плащом, в теплой, как гнездышко, телеге. Сидевший рядом Уилл, увидев, что я открыла глаза, откупорил фляжку эля и поднес ее к моим губам.

— Выпей, пожалуйста. Не бойся, глотни еще.

Я почувствовала, как тепло потекло по моему горлу. Мне стало легче.

— Эмили и Джерри едут позади нас верхом, и с ними скачет Кей. А я нанял для нас ирландскую телегу, которая везет льняные ткани в Чичестер. Так что вас доставят прямо к порогу, миледи.

— А деньги откуда? — слабо спросила я.

— У Джерри оказалась с собой кругленькая сумма, которую он берег на свадьбу. Я пообещал вернуть ему все, как только доберемся до места, и он развязал кошелек. Вообще я очень рад, что ты решила спасти его от оков рабства, без него у нас были бы большие проблемы.

Я хихикнула и, потянувшись, заложила руки за голову.

— Значит, можно все путешествие отдыхать и ничего не делать? Как здорово! — выдохнула я блаженно.

— Совершенно верно, — подтвердил довольный Уилл. — Только отдыхать, есть и пить теплый эль.

Он опять протянул мне фляжку, а затем огромный ломоть хлеба с сыром.

— А теперь, — требовательно сказал он. — Теперь расскажи мне все о себе с самого начала. Я хочу знать, как ты жила, пока была одна. Я должен знать о тебе все.

Я на минуту заколебалась.

— Начни с самых ранних воспоминаний. Не торопись, впереди у нас долгий путь. Что самое первое ты запомнила в жизни?

Перед моими глазами встала та немытая, нищая девчонка, которая никогда в жизни не слышала ни от кого доброго слова.

Кроме одного человека.

— Ее звали Данди, — начала я и впервые со дня смерти сестры произнесла ее имя без содрогания. — Ее звали Данди, а меня Меридон.

Я говорила долго. Время от времени возница сажал пассажиров, и тогда я замолкала, глядя в вечернее небо.

— А что было потом? — нетерпеливо спросил Уилл. — После того первого сезона с Робертом Гауэром? Ты остановилась на этом, расскажи, пожалуйста, дальше.

Я вспомнила коттедж в Уорминстере, миссис Гривс и ту юбку, которую я так сильно запачкала кровью, текущей из носа, что больше никогда уже не смогла носить ее. Я рассказывала ему о Данди, о ее прекрасной легкой накидке из розового шелка, маленьком розовом корсаже и короткой юбочке.

Я спрятала лицо у Уилла на груди и рассказывала о Дэвиде и его тренировках, о сове, залетевшей однажды в сарай, о зеленых лентах, которые нельзя носить во время выступления. И о том, как я забыла об этом.

Затем я разрыдалась, и Уилл утешал меня, будто я была маленьким избалованным ребенком. Он промокнул мое лицо своим носовым платком, вытер мне нос и дал глотнуть эля.

— А потом? — спросил он.

Когда я закончила свой рассказ, на бледном небе засветилась первая яркая звезда, сверкавшая как алмаз. Я говорила не повышая голоса, словно рассказывала старинную сказку, а слезы все текли и текли по моим щекам, будто я ждала целый год, чтобы выплакать их. Я рассказывала Уиллу о том, что задумала Данди, о том, как она кокетничала с Джеком, пока не заполучила его. О том, как она забеременела, надеясь обрести для нас двоих надежный рай в Уорминстере. О том, что она всегда была тщеславной глупышкой и ей в голову не могло прийти подумать о других. Она никогда не думала об этом.

Значит, следовало подумать мне.

И я призналась Уиллу в том, в чем до сих пор не признавалась даже самой себе: как ни странно, я предчувствовала все это, я видела сову, я видела зеленые ленты в волосах Данди. Но я в тот вечер не остановила ее, и она прошла, смеясь, мимо меня, и Джек бросил ее во время исполнения номера прямо на стену.