— Цицерона? — ахнул Луций Цезарь.

— Конечно, не Цицерона. И не Катона, кстати. Слишком рано пытаться предъявлять встречное обвинение против кого-либо вовлеченного в последний инцидент. Если мы попытаемся, нам тоже свернут шеи. Для них еще настанет время, кузен, а пока — рано, рано. Нет, мы выступим против кого-нибудь, о ком все знают, что он преступно действовал значительно раньше — и тоже под защитой senatus consultum ultimum. Цицерон помог нам в этом, назвав нашу жертву по имени — Гай Рабирий.

Три пары глаз удивленно посмотрели на Цезаря, но никто не проронил ни слова.

— Конечно, ты имеешь в виду то давнее убийство, — наконец сказал Целер. — Гай Рабирий — один из тех, на крыше курии Гостилия… Но это была не измена. Это было убийство.

— Закон трактует не так, Целер. Подумай. Убийство становится изменой, когда оно совершено с целью узурпировать законные прерогативы государства. Поэтому убийство римского гражданина, который подлежит суду по обвинению в измене государству, само по себе предательское.

— Я начинаю понимать, куда ты клонишь, — сказал Лабиен с блеском в глазах, — но тебе не удастся подать этот иск в суд.

— Perduellio не рассматривается в суде, Лабиен. Это должно быть заслушано в Центуриатном собрании, — отозвался Цезарь.

— И там ничего не получится, даже если Целер будет городским претором.

— Я не согласен. Есть один способ заслушать это дело в центуриях. Мы начнем с судебного процесса, существовавшего еще до Республики, но соответствующего римским законам. Таким же, как и законы Республики. Это все содержится в древних документах, друг мой. Даже Цицерон не сумеет оспорить законность того, что мы делаем. Он сможет противостоять нам, отправив дело в центурии, — вот и все.

— Просвети меня, Цезарь, я не изучал древних законов, — сказал Целер, улыбаясь.

— Ты известен как городской претор, который скрупулезно придерживается собственных указов, — сказал Цезарь, решивший подольше подержать свою аудиторию на крючке. — Один из твоих указов гласит, что ты согласишься судить любого человека, если его обвинитель действует в рамках закона.

Слушатели сидели, завороженные. Цезарь допил воду с уксусом, уже чуть теплую, и продолжил:

— Единственное описание процедуры суда, которое дошло до нас со времен правления Тулла Гостилия, — суд над Горацием за убийство собственной сестры. Такая процедура предусматривает слушание в присутствии только двоих судей. В сегодняшнем Риме лишь четыре человека имеют квалификацию подобного судьи, потому что они происходят из семей, члены которых были сенаторами в то время, когда проходил этот суд. Это — я и ты, Луций. Третий — Катилина, официально объявленный врагом народа. Четвертый — Фабий Санга. В данную минуту он находится на пути в земли аллоброгов в компании своих клиентов. Поэтому ты, Целер, назначишь судьями меня и Луция и распорядишься, чтобы суд состоялся на Марсовом поле немедленно.

— Ты уверен в исторических фактах? — спросил Целер, наморщив лоб. — В то время были сенаторами и Валерии, а Сервилии и Квинтилии прибыли из Альба Лонги после разорения города. Равно как и Юлии.

Ответил Луций Цезарь:

— Суд над Горацием состоялся задолго до того, как Альба Лонга была разграблена, Целер, а следовательно, Сервилии и Квинтилии не могут быть судьями. Юлии переселились в Рим, когда Нума Помпилий был еще на троне. Они были изгнаны из Альбы Клелием, который отнял у них Альбанское царство. Что касается Валериев, — Луций Цезарь пожал плечами, — они исполняли жреческие обязанности, а значит, они тоже не могут быть присяжными и судьями.

— Со мной все в порядке, — хихикнул развеселившийся Целер, — хотя могу только признаться, что я, в конце концов, просто Цецилий!

— Иногда, — сказал Цезарь, принимая удар, — полезно выбирать себе предков, Квинт. Удача Цезаря — в том, что ни одна каналья, от Цицерона до Катона, не сможет оспаривать твой выбор судей.

— Это вызовет фурор, — с удовлетворением заметил Лабиен.

— Непременно, Тит.

— И Рабирий последует примеру Горация — подаст апелляцию.

— Конечно. Но сначала мы покажем замечательное представление с полным набором всего древнего арсенала реквизитов: крест, срубленный из плохого дерева, раздвоенный столб для порки, три ликтора с фасциями и топорами, представлявшие три первоначальные римские трибы, покров для головы Рабирия и ритуальные бинты для его запястий. Великолепный театр!

— Но, — заметил опять помрачневший Лабиен, — они будут продолжать выискивать оправдания, чтобы откладывать рассмотрение апелляции в центуриях в ожидании, когда утихнет общественное возмущение. Дело Рабирия не будет слушаться до тех пор, пока кто-нибудь не вспомнит судьбу Лентула Суры и других.

— Они не могут этого сделать, — сказал Цезарь. — Древний закон имеет преобладающую силу, поэтому апелляция должна быть рассмотрена немедленно. Апелляция Горация тоже была рассмотрена сразу.

— Я так понял, что мы будем судить Рабирия, — сказал Луций Цезарь, — но главного я все же не понимаю, кузен. В чем суть твоей затеи?

— Во-первых, наш суд будет очень отличаться от современного, установленного Главцией. Нынешним римлянам он покажется фарсом. Судьи будут решать, какие свидетельства они хотят услышать, и они же будут решать, когда выслушали уже достаточно. Что мы и сделаем, когда Лабиен представит нам свой иск. Мы не разрешим обвиняемому представлять какие-нибудь доказательства в свою пользу. Очень важно, чтобы все видели: справедливости не было! Ибо о какой справедливости можно было говорить вчера, когда казнили тех пятерых?

— А во-вторых? — спросил Луций Цезарь.

— Во-вторых, апелляция подается немедленно, то есть когда центурии еще не успокоились. И Цицерон запаникует. Если центурии осудят Рабирия, он рискует своей шеей. Цицерон — не дурак, знаешь, просто он теряет голову, когда тщеславие и уверенность в собственной правоте берут верх над его способностью принимать решения. Как только он услышит, что мы делаем, он поймет, почему мы это затеяли.

— В таком случае, — сказал Целер, — если Цицерон обладает здравым смыслом, он сразу пойдет в Трибутное собрание и проведет закон, по которому древняя процедура будет объявлена недействительной.

— Да, думаю, он так и поступит. — Цезарь посмотрел на Лабиена. — Я заметил, что вчера в храме Согласия Ампий и Рулл голосовали на нашей стороне. Как ты думаешь, они будут сотрудничать с нами? Мне необходимо вето в Трибутном собрании, но ты будешь занят на Марсовом поле с Рабирием. Готовы ли Ампий и Рулл наложить вето от нашего имени?

— Ампий — определенно, потому что он связан со мной, а мы оба связаны с Помпеем Магном. Думаю, что и Рулл тоже будет с нами. Он сделает все, что, по его мнению, заставит Цицерона и Катона страдать. Он винит их в провале его законопроекта о земле.

— Тогда пусть это сделает Рулл, а Ампий его поддержит. Цицерон попросит Трибутное собрание утвердить lex rogata plus quam perfecta, чтобы он мог законно наказать нас за то, что мы воспроизвели древнюю судебную процедуру. Добавлю, что он вынужден будет обратиться к своему драгоценному senatus consultum ultimum, чтобы как можно быстрее превратить его в закон, тем самым сосредоточив общественное внимание на senatus consultum ultimum как раз в тот момент, когда сам он будет желать, чтобы тот сгорел ярким огнем и о нем все забыли. После этого я хочу, чтобы Рулл отвел Цицерона в сторону и предложил ему компромисс. Наш старший консул — такая пугливая душа! Он ухватится за любое предложение, которое поможет избежать насилия на Форуме. Лишь бы сам Цицерон получил при этом хотя бы половину из того, к чему он стремится.