Цицерон снова попытался возразить, но уже более спокойно.

— Квинт Цецилий, — обратился он к Целеру официально, — ты не можешь этого сделать! Слушание дела по обвинению в perduellionis в тот же день, когда было выдвинуто обвинение? И через два часа? Обвиняемый должен иметь время организовать свою защиту! Выбрать себе адвокатов, найти свидетелей, которые будут выступать в его пользу!

— Lex regia de perduellionis царя Тулла Гостилия не предусматривает этого, — ответил Целер. — Я — просто инструмент закона, Марк Туллий, а не его создатель. Все, что мне разрешено, — это следовать процедуре, а процедура в данном случае ясно определена в документах того периода.

Цицерон молча повернулся кругом и отошел от трибунала городского претора, не имея понятия, куда он пойдет дальше. Они были серьезны! Они намеревались судить жалкого старика по древнему закону, так и оставшемуся на таблицах. Почему Рим так почитает все древнее и ничего не меняет в нем? От грубых хижин с соломенными крышами и законов, датируемых эпохой ранних царей до колонн в Порциевой базилике, колонн, которые только мешают всем, — всегда одно и то же. То, что было всегда, должно всегда и оставаться.

Конечно, за всем этим стоит Цезарь. Это Цезарь обнаружил фрагменты законов, которые имели значение не только для суда над Горацием — старейшего суда, известного в истории Рима, — но также и для его апелляции. Позавчера он цитировал их в Палате. Но чего именно он хотел добиться? И почему человек из boni, такой, как Целер, помогает ему? Тит Лабиен — это понятно. Равно как и родственник великого понтифика, Луций Цезарь. А вот Метелл Целер — непонятно.

Ноги повели Цицерона в направлении к храму Кастора, и старший консул решил идти домой, закрыться там — и думать, думать, думать. Обычно мыслительный аппарат Цицерона работал без перебоев, но сейчас великому оратору хотелось бы знать в точности, где спрятался этот аппарат — в голове, груди, животе? Если б знать! Тогда он мог бы снова запустить его, ударив по нему, полечив его, прочистив его…

В этот момент Цицерон почти столкнулся с Катулом, Бибулом, Гаем Пизоном и Метеллом Сципионом, торопливо спускавшимися с Палатина. А он даже не заметил их приближения! Что с ним случилось?

Пока они взбирались по бесконечным ступеням в дом Катула, ближайший к ним, Цицерон рассказал им свою историю. Когда наконец они расселись в просторном кабинете Катула, Цицерон сделал то, что делал крайне редко: он выпил целый бокал неразбавленного вина. Разглядев присутствующих, Цицерон вдруг сообразил, что один из завсегдатаев этой компании отсутствует.

— А где же Катон?

Четверо смутились, затем переглянулись — и Цицерон понял, что сейчас ему скажут что-то, о чем предпочли бы умолчать.

— Я думаю, его можно классифицировать как ходячего раненого, — сказал Бибул. — Ему располосовали лицо.

— Катону?

— Это не то, что ты подумал, Цицерон.

— Тогда что?

— У него была ссора с Сервилией из-за Цезаря. Она набросилась на него с когтями, как львица.

— О боги!

— Не говори никому, Цицерон, — серьезно предупредил Бибул. — Бедняге и так будет достаточно тяжело, когда он появится на публике. Еще не хватало, чтобы все в Риме знали, кто это сделал и почему.

— Настолько плохо?

— Хуже некуда.

Катул хлопнул ладонью по столу так громко, что все вскочили.

— Мы здесь не для того, чтобы обсуждать Катона! — резко сказал он. — Мы здесь для того, чтобы остановить Цезаря.

— Это уже становится рефреном, — заметил Метелл Сципион. — Остановить Цезаря здесь, остановить Цезаря там — но мы никогда не останавливаем его.

— Чего он хочет? — спросил Гай Пизон. — Я хочу сказать, зачем судить старика согласно какому-то древнему закону, по надуманному обвинению, которое он легко может опровергнуть.

— Таким способом Цезарь ставит Рабирия перед центуриями, — сказал Цицерон. — Цезарь и его кузен осудят Рабирия, а тот подаст апелляцию в центурии.

— Не вижу никакого смысла, — сказал Метелл Сципион.

— Они обвиняют Рабирия в государственной измене, потому что он был одним из тех, кто убил Сатурнина и его сторонников, и был заранее освобожден от ответственности за содеянное, так как в тот период действовал senatus consultum ultimum, — терпеливо объяснил Цицерон. — Другими словами, Цезарь пытается показать народу, что человек не может безнаказанно совершать преступления во время действия senatus consultum ultimum, даже по прошествии тридцати семи лет. Это его способ сообщить мне, что придет день — и он обвинит меня за убийство Лентула Суры и других.

Наступило гнетущее молчание. Катул не выдержал, вскочил и зашагал по комнате.

— Он ничего не добьется.

— В центуриях — я согласен. Но это вызовет огромный интерес. Когда Рабирий подаст апелляцию, народу соберутся толпы, — проговорил Цицерон с несчастным видом. — Если бы Гортензий был сейчас в Риме!

— Он возвращается, кстати, — сообщил Катул. — Кто-то в Мизене пустил слух, что назревает восстание рабов в Кампании, поэтому два дня назад он стал паковать вещи. Я пошлю человека, чтобы тот встретил его на пути и попросил поторопиться.

— Тогда он будет вместе со мной защищать Рабирия, когда тот подаст апелляцию.

— Нам нужно потянуть с апелляцией, — сказал Пизон.

Великолепное знание древних документов заставило Цицерона кинуть на Пизона презрительный взгляд.

— Ничего мы не можем тянуть! — рявкнул он. — Апелляцию надо рассмотреть немедленно, как только закончится слушание дела перед двумя Цезарями.

— Мне все это кажется бурей в бутылке, — сказал Метелл Сципион, чье происхождение было значительнее всех прочих составляющих его личности, включая и его интеллект.

— Но это далеко не так, — спокойно сказал Бибул. — Я знаю, обычно ты ничего не видишь даже под самым своим смуглым носом, Сципион. Но, надеюсь, ты уловил, каким сделалось настроение народа с тех пор, как казнили заговорщиков? Им это не понравилось! Мы — сенаторы, мы знаем всю подноготную событий, мы понимаем все нюансы ситуаций, нам понятно, что такое Катилина. Но даже многие всадники из восемнадцати центурий жалуются, что Сенат узурпировал власть, которой больше не имеют суды и комиции. Этот надуманный суд Цезаря дает народу возможность собраться в общественном месте и очень громко выразить свое неудовольствие.

— Осуждением Рабирия, несмотря на апелляцию? — спросил Лутаций Катулл. — Бибул, они никогда этого не сделают! Оба Цезаря могут вынести смертельный приговор Рабирию — и непременно сделают это! — но центурии откажутся обвинить старика. Они всегда отказываются. Да, они поворчат, наверное, но старик все равно умрет естественной смертью. Цезарь ничего не добьется в центуриях.

— Согласен, он не должен ничего добиться, — печально сказал Цицерон, — но почему меня преследует ощущение, что он все равно останется в выигрыше? У него за пазухой прячется еще один трюк, и я никак не пойму какой.