— Доктор Кроман, — сказал Кристиан совершенно спокойным голосом, — я буду видеть этим глазом?

— Буду с тобой честным, — ответил доктор, — этот глаз теперь ни на что не годится.

— Мне вставят стеклянный?

Кристиан по-прежнему говорил спокойным голосом, словно слова Кромана особого значения не имели.

Наше уважение достигло невиданных доселе высот.

— Необязательно, — ответил Кроман.

— Хорошо, — сказал Кристиан, — мне больше нравится повязка.

Впоследствии, когда мы это обсуждали, то догадались, что задумал Кристиан. Он понимал, что Антону конец, и увидел, какая ему представляется возможность. Он станет единовластным предводителем Банды Альберта. Будет носить повязку, и голова убитого мужчины перейдет к нему вместе с тайной убийцы. Но пока что, в консультации доктора Кромана, мы осознавали только, что Кристиан Силач наконец-то оправдал свою фамилию. Наше восхищение тем, как он принял тяжелый удар судьбы, не знало границ.

Мы совсем позабыли об Антоне.

Но доктор Кроман помнил.

— Почему-то каждый раз, когда что-то случается, ты оказываешься рядом, — произнес он, пристально глядя на Антона. — Не ты ли приходил с Генри Левинсеном, когда у него голова в кашпо застряла?

— Да, — ответил Антон, — приходил. Но сделал это не я.

— Может, не ты и аиста пытался застрелить? — спросил Кроман.

Антон не ответил. Он смотрел перед собой остановившимся взглядом, словно мысли его носились далеко-далеко, и не слушал, что ему говорят. Вот он снова прищурился, этак противно, как частенько делал в последнее время, как будто все еще целился из «хлопушки».

— И к сегодняшнему происшествию ты тоже никакого отношения не имеешь?

— Ему ветка в глаз попала, — сказал Кнуд Эрик.

— Мне ветка в глаз попала, — отозвался Кристиан с кушетки.

— Это я виноват, — внезапно произнес Антон. — Это я ему в глаз выстрелил.

Мы не верили своим ушам. Сперва придумал историю с веткой. А тут вдруг сознался, как было на самом деле.

— Я стрелял из лука, — добавил он. — И конечно, не в глаз. Я целился в яблоко у него на голове. Но все равно моя вина. Это я был.

Делая свое признание, он смотрел доктору Кроману прямо в глаза.

Еще секунду назад мы о нем забыли. Но теперь вспомнили, кто он такой, и знали: что бы ни случилось, он останется нашим предводителем. На свете существует только один Антон, может, он и не лучший на свете стрелок, но все равно никто с ним не сравнится, даже Кристиан с его повязкой на глазу, пусть он старше на три года и куда крупнее.

Доктор Кроман промолчал. Мы ждали, что он будет ругать Антона, как учителя в школе. Обзовет его дрянным мальчишкой, плохим примером, хулиганом, закоренелым преступником, будет упрекать за безответственное поведение, а может, угрожать, что отправит в исправительное учреждение или посадит в тюрьму. Но доктор был мужчиной трезвым и рассудительным. Он разбирался в строении тела и его функциях и предпочитал заниматься тем, в чем знал толк. И просто попросил нас исчезнуть, чтобы спокойно заняться глазом Кристиана.

Мы направились к дверям.

— Постой-ка, Вильгельм Телль, — произнес Кроман. — Придешь ко мне завтра. Хочу кое-что проверить.

— Наверное, мои мозги, — сказал Антон, когда мы вышли. — Хочет проверить, есть ли в Марстале кто-то глупее меня.

Он выглядел совершенно убитым. А что тут скажешь? Он виноват. Выбил глаз Кристиану. И хоть мы соврали, когда он попросил нас об этом, мы понимали: Антон совершил настолько скверный поступок, что извиняться даже смысла не имело.

В следующий раз, когда мы увидели Антона, на нем были очки.

Его лицо, всегда такое уверенное, даже суровое, выглядело бледным и беззащитным за темно-коричневой роговой оправой, которая, казалось, прижимала его к земле. Он держался так, словно собирался сменить имя, и если его глаза за стеклами очков что и выражали, так это просьбу: «Пожалуйста, сделайте вид, что меня не видите».

Очки означали не только конец предводительству в Банде Альберта. Они означали конец самому Антону. В один прекрасный день ему предстояло стать моряком. В этом заключался весь смысл его жизни, а что еще ему было делать? Но моряк не может носить очки. Это просто-напросто запрещено. У моряка должны быть глаза орла. Дальнозоркость в старости — это можно, но быть близоруким в молодости — нет, это конец. Путь в море ему заказан.

Это и правда был конец. Не только планам Антона, ведь профессия моряка к планам отношения не имела, она была природным предназначением Антона, неизбежной кульминацией его взросления. С каждым годом он становился крупнее, сильнее и старше, и однажды все эти процессы, которые не остановить никакой силе на земле, должны были привести к тому, что он ступит на палубу корабля и останется там до конца своих дней. А очки означали: прости-прощай Схипперстраат в Антверпене, Парадайз-стрит в Ливерпуле, Тигровая бухта в Кардифе, Французский квартал в Новом Орлеане, Барбари-Кост в Сан-Франциско или Фортоп-стрит в Вальпараисо, прощай амер-пикон, абсент и перно. Как будто кто-то взял все его инстинкты и растоптал один за другим.

Доктор Кроман с тем же успехом мог сказать ему, что он никогда не вырастет и не станет мужчиной. Антон в очках больше не был Антоном.

И мы поняли, почему он вечно щурился, почему в аиста не попал. Не в ружье было дело. В Антоне. Он был не тем, кем мы его считали.

Самое странное, что мы больше жалели Антона, чем Кристиана. Может, потому, что равнялись на Антона, а Кристиана с его ушами и манерой давать тумаков тем, кто поменьше, недолюбливали.

Жизнь Кристиана не переменилась из-за потери глаза. Он продолжил обучение у владельца скобяной лавки. А для Антона все изменилось.

Учителя поначалу к очкам отнеслись серьезно, решили, что Антон заинтересовался учебой, а может, даже стал зубрилой. Но вскоре поняли, что он все так же несносен. Правда, теперь, прежде чем закатить оплеуху, они просили его снять очки.

Для нас стекла очков были подобны запертым дверям. Антон прятался за ними, а нас оставлял снаружи. Лидерство в банде перешло к Кристиану, но вскоре оказалось, что новообретенная власть радости ему не принесла. Единственным его преимуществом перед остальными была сила, но это объяснялось исключительно разницей в возрасте. А так, он не умел ничего такого, чего не умели мы, причем не хуже его, и уж подавно ничего такого, что Антон не делал бы лучше. И соображений на предмет того, как укрепить наши позиции по отношению к другим бандам, он, по сути, не имел, и на выпады Южной банды, последовавшие за потерей Антона, мы не смогли ответить как следует, так чтобы они нас зауважали. Кристиан не знал, что делать, не мог ничего придумать. Он командовал нами, раздавал пинки и зуботычины, чтобы скрыть свой страх, но ничего не выходило: его выдавали уши.