Самыми впечатляющими достижениями легких армейских частей в марте и апреле было, однако, взятие Теттенборном Гамбурга и Любека, охваченных народным восстанием против французов. В этой области, процветание которой зависело от заморской торговли, люто ненавидели империю Наполеона и континентальную систему. Прибытие кавалерии и казаков Теттенборна было с восторгом встречено населением. Еще 31 января Теттенборн написал Александру, чтобы сообщить о том, что в северо-восточной Германии питают отвращение к французскому правлению и что он твердо уверен в том, что русские могут в короткие сроки создать здесь крупную армию. Теперь эти прогнозы, казалось, становились реальностью, а его рапорты Витгенштейну были преисполнены волнения и восторга. 21 марта, например, он докладывал, что, согласно его ожиданиям, у него получится сформировать крупный контингент пехоты из местных добровольцев. Два дня спустя он добавлял, что формирование частей из добровольцев идет «поразительно успешно»[527].

В какой-то момент реальное положение дел несколько умерило оптимизм этого германского патриота. Добрые бюргеры Гамбурга вопреки его чаяниям не оказались германским эквивалентом испанского населения Сарагосы, которое желало видеть, как крыши их домов рухнут им на голову, а сами они стали бы отбивать среди руин попытки французов взять их родной город. Как только улеглись первые восторги, количество добровольцев резко сократилось. Противостоя в Саксонии значительно превосходящим силам противника, объединенный генеральный штаб союзников не мог выделить регулярные части русской или прусской армии для поддержки Теттенборна. Последняя надежда на спасение Гамбурга от контрнаступления маршала Даву возлагалась на шведский корпус Бернадота, первые отряды которого начали высаживаться в Штральзунде 18 марта. Однако, когда Бернадот отказался прийти на выручку Гамбургу, битва за город оказалось проигранной, и 30 мая Теттенборн покинул его вместе с крупной добычей.

Обстоятельства, при которых пал Гамбург, стали первой страницей «черной легенды», созданной германскими националистами и направленной против Бернадота. В 1813 г. появилось много других страниц. Поговаривали, что он не собирался всерьез драться с французами, поскольку желал завоевать их симпатии и сменить Наполеона на французском престоле. Более правдивы были обвинения, будто Бернадот не заботился о том, чтобы внести свой вклад в общее дело союзников, и берег шведские войска для единственной войны, имевшей для него значение и нацеленной на отвоевании Норвегии у Дании. Последнее обвинение имело под собой некоторые основания, и Бернадот, приводивший в ярость как французских, так и германских националистов, обычно испытывал очень сильное давление. Но даже один из главных его критиков сэр Чарльз Стюарт, бывший британским послом в Пруссии, писал в своих мемуарах о том, что Бернадот поступил правильно, не задействовав шведские силы в обороне Гамбурга[528].

Сам Бернадот объяснял свои действия посланникам Александра, генералам П.П. Сухтелену и К.О. Поццо ди Борго, следующим образом. Он заявил, что половина его войск и значительная часть багажа вследствие неблагоприятных ветров не смогли прибыть к тому моменту, когда из Гамбурга поступил призыв о помощи. Его людям предстояло столкнуться лоб в лоб с превосходящими силами Даву, имея у себя в тылу враждебно настроенных датчан. Признавая всю серьезность потери Гамбурга, Бернадот утверждал:

«…несмотря на все несчастья, которые может принести эта потеря, поражение шведской армии было бы в тысячу раз хуже, поскольку Гамбург в этом случае наверняка был бы захвачен, а датчане соединились с французами. Вместо этого я собираю силы, организуя войска и получаю ежедневные подкрепления из Швеции — тем самым я заставляю французов чувствовать мое присутствие и не допущу их переправы через Эльбу, если только силы их не будут слишком велики»[529].

Хотя Гамбургская операция и принесла много разочарования германским патриотам, фактически она явилась крупным успехом с точки зрения объединенного генерального штаба союзников. Силами горстки казаков и кавалерии, лучший маршал Наполеона Даву и около 40 тыс. французских войск оказались запертыми в стратегическом тупике в тот момент, когда их присутствие на полях сражений в Саксонии могло бы изменить ход событий. Кроме того, беспорядки, учиненные на северо-западе Германии Теттенборном, Чернышевым и другими «партизанскими» предводителями нарушили торговлю лошадьми, которая в это время обычно велась в этих местах. Для французов это имело большое значение. Самой большой головной болью для Наполеона, стремившегося воссоздать Великую армию, была нехватка кавалерии; в России было потеряно 175 тыс. лошадей, и это оказалось более серьезной проблемой, чем гибель живой силы. В 1813 г. «Франция была так бедна лошадьми» (по мнению одного эксперта XIX в.), что даже реквизиции частных лошадей для кавалерии и другие чрезвычайные меры «смогли дать всего 29 тыс. голов лошадей, и даже они были не в состоянии сразу же поступить для службы в армии». Конные заводы в Польше и северо-восточной Германии были потеряны для Наполеона, а попытки приобрести лошадей у австрийцев отклонены. Расстройство торговли лошадьми в северо-западной Германии стало еще одним ударом, еще более отсрочившим подготовку и обучение французской кавалерии. Многие тысячи французских всадников в весеннюю кампанию 1813 г. оставались без лошадей, а недостаток кавалерии серьезным образом подрывал успех наполеоновских операций[530].

Однако, если не считать кавалерии, усилия Наполеона по восстановлению армии зимой 1812–1813 гг. были очень успешны. Природа этой новой Великой армии порой понимается неверно. Вопреки легенде, она возникла вовсе не в результате соединения 25 тыс. человек, которые перебрались обратно через Неман в декабре 1812 г., с толпой «марилуизеров», другими словами, молодыми новобранцами из различных сословий, призванными в армию в 1813 и 1814 г. Уже в начале января 1813 г. в наличии имелись свежие войска, отправленные для усиления остатков старой Великой армии под командованием Эжена де Богарне: прежде всего сюда входили 27 тыс. человек из дивизий Гренье и Лагранжа, не участвовавшие в российской кампании. Кроме того, к этим войскам относились упомянутые выше французские гарнизоны в Пруссии, которые зимой 1812–1813 гг. вызывали опасения Фридриха Вильгельма III.

Армии, принимавшие участие в кампании, обычно оставляли часть кадрового состава в депо или вдоль линий коммуникаций, откуда в случае необходимости ее можно было направить на восстановление полков. Например, наполеоновская гвардия к началу кампании 1812 г. теоретически насчитывала 56 тыс. человек. Вошедшие в Россию гвардейские части номинально состояли из 38 тыс. человек, при переправе через Неман они фактически имели в своих рядах 27 тыс. человек. Полки Молодой гвардии, вторгшиеся в Россию, были практически полностью истреблены, но два ее батальона в 1812 г. остались в Париже, а еще два — в Германии. На основе этих, а также четырех полных полков Молодой гвардии, находившихся в Испании, могло быть создано новое грозное войско[531].