– Ну что ж, на этом, пожалуй, и закончим разговор.

Выйдя из кабинета, Б.М. Шапошников сказал:

– Вы зря спорили: этот вопрос был заранее решен Верховным.

– Тогда зачем же спрашивали мое мнение?

– Не знаю, не знаю, голубчик! – сказал Борис Михайлович и тяжело вздохнул»[539].

Это свидетельство Жукова очень важно. Оно относится к решению, которое, после ослепления накануне 22 июня и отказа отвести войска от Киева в сентябре 1941 года, составляет третью крупнейшую ошибку Сталина. Действительно, общее наступление зимой 1942 года стоило Красной армии сотен тысяч погибших, не принеся крупных побед. Немногие силы, оставшиеся после операций начала 1942 года, будут разбросаны по всему фронту длиной 1800 км и за три месяца растрачены в бесплодных и нескоординированных наступлениях вместо того, чтобы быть сосредоточенными на единственном направлении. В этом пункте Жуков был прав, тысячу раз прав. Но действительно ли он пытался возражать против решения начать общее наступление?

Заседания Ставки происходили в кремлевском кабинете Сталина. Что нам говорит журнал записи посещений? Что Жуков был на приеме 1 и 7 января, но не 5-го. Из присутствовавших Жуков упоминает Шапошникова и Василевского. Однако Шапошников с 24 декабря по 15 февраля не появлялся в сталинском кабинете. Он снова болел, и его замещал Василевский, его заместитель. Василевский действительно побывал 5 января в кабинете Сталина, но без Жукова. Наконец, Вознесенский не встречался со Сталиным между 4 и 16 января. Нет никаких документальных доказательств того, что Жуков возражал Сталину. Не имеется никаких подтверждений данной истории в воспоминаниях крупных государственных деятелей того времени, оставивших мемуары (Микоян, Хрущев) или дававших интервью (Молотов, Тимошенко). Василевский, коротко описав в воспоминаниях это решение Сталина, ничего не говорит ни о Жукове, ни о чьей бы то ни было еще оппозиции планам Верховного, и лишь выносит мнение, общепринятое после смерти вождя: «Верховное Главнокомандование недостаточно точно учло реальные возможности Красной Армии»[540].

Может быть, Жуков придумал этот диалог на заседании 5 января, чтобы снять с себя всякую ответственность за провал общего наступления, а также с целью возвеличить собственный талант стратега? В таком случае мы не в первый и не в последний раз поймали бы его на приукрашивании собственной роли в войне. Как ни странно, многие фразы, приписываемые им Сталину, практически дословно повторяют те, что фигурируют в «директивном письме Ставки № 3» от 10 января. Возможно, из этого документа он их и заимствовал. Что же касается участия в разговоре Вознесенского, отвечавшего за выпуск вооружений, Жуков мог придумать его для придания рассказу большего правдоподобия, потому что из всех советских руководителей он, по словам Микояна, «был единственным, кто мог прямо возразить Сталину».

Можем ли мы на основании всего вышеизложенного отвергнуть предположение, что Жуков сопротивлялся безумному плану вождя? Бесспорно, что он, в отличие от Сталина, умел сосредотачиваться на одной цели. В июле и августе 1941 года он потребовал приоритета для московского направления в ущерб всем остальным. В октябре – декабре того же года не проходило ни одного совещания, на котором он не требовал бы для Западного фронта всего вооружения, что производили заводы. Все это повторится при свидетелях, когда речь пойдет о подготовке наступления на смоленском направлении и общего наступления весны 1942 года. Летом он начнет наступление на Ржевский выступ – на московском направлении – с ожесточением, которое удивит генерала Моделя, его противника. Он предпримет новое наступление в том же месте в ноябре – декабре (операция «Марс»). Вплоть до 1945 года московское, или западное, направление будет его навязчивой идеей. Подтверждение его правоты можно найти в оценках Гальдера, начальника Генерального штаба ОКХ: «Единственная важная цель – это Москва». Защита столицы от угрозы нового вражеского наступления останется для Жукова приоритетной задачей вплоть до 1943 года. Потом, когда военная удача окончательно перейдет на сторону советских войск, он будет отстаивать приоритет западного направления Минск – Варшава – Берлин, как прямого кратчайшего пути к победе. Так что не будет ошибкой предположить, что и в январе 1942 года он отстаивал ту же точку зрения.

Есть еще один, более общий, но совсем не маловажный аргумент. Жуков был не идейным фанатиком, а человеком практического склада. Он тщательно подсчитывал необходимое количество людей, боеприпасов, горючего, танков. Он первым из советских командующих стал помечать на картах в черных рамках соотношение сил: по участкам, по родам войск. Он лучше, чем кто бы то ни было, знал состояние своей армии. Один месяц контрнаступления под Москвой стоил советской стороне потери 371 000 человек, из них 140 000 человек безвозвратных потерь (100 000 только на Западном фронте). Это в три раза больше немецких потерь, которые, согласно данным Клауса Рейнхардта, составили в этих боях 116 000 человек. Также была потеряна большая часть техники и транспортных средств десяти танковых дивизий. У советских войск не хватало боеприпасов, было очень мало средних и тяжелых танков. Во втором полугодии 1941 года производство всех танков достигало в среднем 696 машин в месяц, из них 400 танков были легкими. Отступая, немцы разрушили все, что могли, в первую очередь автомобильные и железные дороги. Высота снежного покрова достигала 80 см, обозы с продовольствием не доходили до переднего края, где страдали от голода. Раненых грузили на телеги, которые двигались слишком медленно и привозили в полевые госпитали давно уже окоченевшие на морозе трупы. Как Жуков мог в таких условиях согласиться с намеченным Сталиным общим наступлением, то есть немедленно и без подкреплений, потому что они, как ему объяснили, должны были распределяться между всеми фронтами?

С одной стороны – отсутствие доказательств и свидетельств; с другой – последовательность стратегического мышления. Остановимся на этом и признаемся, что мы не в состоянии установить, каким в то время было подлинное отношение Жукова к вопросу о целесообразности общего наступления.

Зато нам точно известно, что 7 января Жуков и Василевский пробыли в кабинете Сталина два часа. Цель встречи угадать легко: утверждение планов Западного фронта в рамках задач, возложенных на него несколькими днями ранее. Утверждение это приняло форму директивы, изданной ровно через пять минут после того, как Жуков покинул сталинский кабинет. Западный фронт насчитывал примерно миллион человек, сведенных в девять армий. Его правый фланг (1-я ударная, 20-я и 16-я армии) должны, во взаимодействии с левым флангом Калининского фронта Конева, разгромить немецкие силы, сосредоточенные в районе Ржев-Сычевка. Центр Западного фронта (5, 33, 43, 49 и 50-я армии) должен был продвинуться до линии Гжатск-Юхнов, а затем наступать на Вязьму. На левом фланге 10-я армия и кавалерийский корпус Белова получили самый неожиданный приказ: совершить 200-километровый рейд на запад и между Смоленском и Вязьмой соединиться с 11-м кавалерийским корпусом Калининского фронта, отправленным в подобную авантюру. Эта амбициозная операция была направлена не больше и не меньше как на окружение группы армий «Центр» – самой мощной группы армий вермахта.