Почему же мне так трудно ответить? Почему язык онемел, а в голову пришло нечто другое? Нечто, заставившее меня усомниться в том, что Кагуэлла действительно мертв?

— Дело до этого не дошло, — сказал я наконец. — Но мне пришлось жить с этим позором. Полагаю, это было вариантом наказания.

— Однако Рейвич мог не ожидать такого исхода.

Мы пробирались через район Кэнопи, напоминавший увеличенный снимок карты альвеол, — бесконечные разветвляющиеся шарики, пересеченные «мостиками» темных волокон, которые могли быть свернувшейся кровью.

— А разве могло быть иначе? — спросил я.

— Возможно, Рейвич пощадил вас, потому что не считал своим врагом. Вы — всего лишь наемник. Он знал это, а отомстить хотел не вам, а Кагуэлле.

— Замечательная мысль.

— И, скорее всего, верная. Вам не приходило в голову, что убивать этого человека не следует? И что ему вы, быть может, обязаны жизнью?

Разговор начинал меня утомлять.

— Нет, не приходило, — по той простой причине, что это не имеет никакого значения. Мне плевать, что думал обо мне Рейвич и почему решил подарить мне жизнь — из мести или из милосердия. Это абсолютно не важно. Важно то, что он убил Гитту, и что я поклялся Кагуэлле отомстить за ее смерть.

— Отомстить за ее смерть, — Шантерель невесело улыбнулась. — Вам не кажется, что это отдает средневековьем? Верность вассала сюзерену и все такое. Клятвы чести, кровная месть… Не подскажете, какой сейчас год, Таннер?

— Только не притворяйтесь, что вы хоть что-то в этом понимаете, Шантерель.

Она зло тряхнула головой.

— В таком случае я бы усомнилась в состоянии своего рассудка. Но все же, на кой черт вы прилетели сюда? Чтобы исполнить клятву? Ради этого идиотского принципа — кровь за кровь?

— Вы смеетесь. Но я не вижу в этом ничего смешного.

— Согласна, Таннер. Это весьма печально.

— Для вас?

— Для любого, кто способен взглянуть на ситуацию со стороны. Вам известно, сколько времени пройдет, пока вы вернетесь к себе на Окраину Неба?

— Не принимайте меня за ребенка, Шантерель.

— Ответьте на мой вопрос, черт побери!

Я вздохнул. Похоже, я слишком расслабился, и ситуация выходит из-под контроля. Или ее дружелюбие — еще одна аномалия, отклонение от естественного положения вещей?

— Минимум тридцать лет, — ответил я небрежно, как будто речь шла о паре недель. — И, заметьте, я прекрасно понимаю, что за это время многое может измениться. Но главное не изменится. Главное уже произошло, и этого ничто не изменит. Гитта погибла. Дитерлинг погиб. Мирабель погиб.

— Что?

— Кагуэлла погиб.

— Нет, вы сказали «Мирабель».

Я следил, как снаружи мимо нас проплывали здания. Голова гудела. Черт побери, что со мной происходит, если я начинаю такое нести? Подобную оговорку не спишешь на усталость. Треклятый вирус… Похоже, он уже не ограничивается тем, что впихивает мне в голову картинки из жизни Небесного — не только во сне, но и в часы бодрствования. Он начинает вмешиваться в важнейшие предпосылки, из которых складывается мое восприятие собственной личности. Тем не менее… нет, это еще полбеды. Нищенствующие сказали, что их терапия довольно скоро выгонит вирус, но сцены из жизни Небесного возникают у меня в голове все с большей настойчивостью. А главное — зачем поклонникам Хаусманна впутывать в мое прошлое события, которые не имеют никакого отношения к Небесному? Почему им нужно, чтобы я считал себя Мирабелем?

Мирабелем?! Кагуэллой!

В памяти против воли всплыл сон о белой камере, в котором я разглядывал человека без ступни. Отогнав видение, я попытался подхватить ускользающую нить разговора.

— Я просто хотел сказать, что…

— Продолжайте.

— …я не рассчитываю по возвращении найти то, что оставил. Но хуже не будет. Людей, которые что-то для меня значили, давно нет в живых.

Похоже, вирус сводит меня с ума.

Я уже начинаю отождествлять себя с Небесным, а Таннер Мирабель постепенно становится… кем? Неким второстепенным персонажем, который не имеет ко мне никакого отношения?

Это напоминало партию в шахматы, которая приснилась мне у Зебры. Казалось, что я то выигрываю, то проигрываю.

Но я полностью контролировал ход игры.

Должно быть, это только начало. Моя оговорка означает, что процесс вышел за пределы моих снов, заодно с вирусом Хаусманна.

Стараясь не показать тревоги, я снова вернулся к разговору.

— Так вот: я не рассчитываю по возвращении найти то, что оставил. Но хуже не будет. Людей, которые что-то для меня значили, уже нет в живых… они погибли до того, как я покинул планету.

— Пожалуй, вам просто надо получить удовлетворение, — сказала она. — Как в эксперименталиях по древней истории. Дворянин бросает недругу перчатку и требует сатисфакции. Очень похоже на то, что вы сейчас делаете. Поначалу это казалось мне абсурдным. Даже смешным, хотя такое реально происходило в прошлом. Но я ошибалась. Это не история. Это живет и процветает, возродившись в Таннере Мирабеле.

Она снова опустила на глаза свою кошачью маску — жест, призванный привлечь внимание к ее усмешке, к ее губам, которые мне внезапно захотелось поцеловать. Это был лишь миг, который — если он вообще был — прошел навсегда.

— …Таннер требует удовлетворения. И готов на все, чтобы получить его. Его даже не волнует, что в конечном итоге он может оказаться в дураках.

— Прошу не оскорблять меня, Шантерель. Я верен своим убеждениям.

— Это не называется «убеждениями», напыщенный болван. Это всего лишь ваша идиотская мужская гордость.

Ее глаза сузились, превратившись в щелки, в голосе появились мстительные нотки. Весьма привлекательные, тихонько заметил из своего укромного уголка некий нейтральный наблюдатель, который все это время слушал наш спор.

— Объясните мне только одно, Таннер. Одну маленькую деталь, которую вы так и не уточнили.

— Я к вашим услугам, маленькая богачка.

— Как остроумно. Не бросайтесь словами, Таннер. Все эти выпады, уколы… Возможно, они хороши для дуэли на шпагах, но не для дискуссии. У вас острый язык — я бы сказала, обоюдоострый. Боюсь, скоро это станет невыносимо для нас обоих.

— Вы хотели задать мне вопрос.

— Да, о вашем хозяине — Кагуэлле. Он узнал, что Рейвич направляется на юг, в сторону — как вы его назвали? — Дома Рептилий, и решил на него поохотиться.

— Продолжайте, — сердито бросил я.

— Так почему Кагуэлла не захотел сам довести дело до конца? Рейвич убил Гитту, то есть второй раз бросил ему вызов. И дал еще один повод требовать сатисфакции.