Пока мы пересекали Таймс-сквер, Ястреба узнала половина встречных. И неудивительно — с его молодостью, траурным одеянием, грязными босыми ногами и светло-пепельными волосами он был самым колоритным из Певцов. Кто улыбался ему, кто щурился, напрягая глаза, а кто и пальцем показывал.

— Давай-ка уточним, с кем я буду говорить насчет хабара.

— Алексис мнит себя искателем приключений. Может, ему приглянутся твои цацки. Тогда он заплатит куда больше, чем ты выручишь за них на улице.

— А ты предупредишь его, что они паленые?

— Это его еще больше раззадорит. Он любит острые ощущения.

— Ну, будь по-твоему.

Мы спустились в подподземку. Кассир в кабинке потянулся было за монетой Ястреба, но узнал его и, пробормотав что-то неразборчивое, махнул рукой — проходите, мол.

— О! — воскликнул Ястреб с неподдельным изумлением и восторгом, будто с него впервые в жизни не взяли денег за проезд. — Огромное вам спасибо!

Умеют же некоторые носить ореол славы! Помнится, два года назад Ястреб цинично объяснил мне: «Как только люди заметят, что я ожидаю поблажек, — все кончится». Когда я познакомился с Эдной Сайлем, она столь же бесхитростно заявила: «Но ведь для того-то мы им и нужны, чтобы нас баловать».

Мы вошли в блестящий вагон и уселись на длинную скамью. Ястреб устроился с комфортом — руки разбросаны, нога на ногу. Напротив сидели две школьницы в ярких блузках, с неизменной жвачкой во рту. Они тыкали в нашу сторону пальцами, хихикали и перешептывались, да еще пытались это делать незаметно! Ястреб не смотрел на них, а я поглядывал — но тоже украдкой.

Потом окна затянуло тьмой, загудело под серым полом. Рывок, нас кренит и выносит на поверхность земли. Город собирает в горсть тысячу блесток и швыряет их за деревья Форт-Трайона. Окна вагона покрываются сверкающей чешуей, за ними покачивается поручень ограждения платформы.

Мы выходим под мелкий дождик. Читаем станционную вывеску: «Двенадцать Башен».

Дождь, едва мы спускаемся с платформы на улицу, прекращается. Только листья роняют капли на длинную кирпичную стену.

— Эх, знал бы я, что пойду не один, велел бы Алексу прислать за нами тачку. Я не обещал ему, что буду наверняка.

— Уверен, что мне можно с тобой?

— А разве ты здесь со мной не бывал?

— Был разок и без тебя, но все-таки, как думаешь, Алекс не…

Он метнул в меня обжигающий взгляд. Ну ясно: Спиннел будет на седьмом небе от счастья, приведи Ястреб хоть целую ораву настоящих бомжей (Певцы славятся подобными выходками). А если с ним придет всего один, да еще вполне респектабельный вор, у Алекса просто гора с плеч свалится.

Справа от нас убегали к городу опоры железнодорожных путей, слева за воротами раскинулся сад, а дальше, едва не задевая крышей облака, высился первый из двенадцати роскошных жилых небоскребов.

— Певец Ястреб, — буркнул мой спутник в микрофон, замурованный в стену у ворот.

Щелк-тик-тик-тик-щелк! Мы направились по дорожке к парадному подъезду.

По вестибюлю к выходу навстречу нам шла группа мужчин и женщин в вечерних костюмах и платьях. Мы их увидели через три ряда стеклянных дверей. Одну из женщин я сначала принял за Мод — на ней было облегающее платье из «меркнущей» ткани. Но секундой позже она повернула голову, и я разглядел лицо под вуалью — темное, цвета жареного кофе.

Видели бы вы, с каким неудовольствием уставились господа на побродяжку, непонятно как проникшего в эти хоромы! Впрочем, кто-то узнал Ястреба и сказал остальным; брезгливые мины тотчас сменились улыбками.

Ястреб уделил снобам не больше внимания, чем девчонкам в подземке.

Но потом, когда толпа вышла, сказал мне:

— Один парень смотрел на тебя. Ты заметил?

— Ага.

— Знаешь почему?

— Пытался вспомнить, видел ли меня раньше.

— И что, видел?

Я кивнул:

— До того, как мы с тобой познакомились. Аккурат когда я откинулся. Я же говорил, что бывал здесь.

— Понятно.

Три четверти вестибюля покрыто синим ковром, остальное пространство занимает огромный бассейн, а в нем ряд двенадцатифутовой высоты шпалер поддерживает огромные пылающие жаровни. Вестибюль — в три этажа, увенчанный куполом и с зеркальными стенами. По узорчатым решеткам вьются дымные жгуты.

Сдвинулись металлические створки. Казалось, кабина лифта не тронулась с места, а семьдесят пять этажей сами ушли вниз.

На крыше был разбит пейзажный сад. Со склона холма, усыпанного камнями (искусственными), пробираясь между папоротниками (живыми) вдоль ручья (вода настоящая, но течение имитированное), к нам спустился человек — очень загорелый, очень светловолосый, в абрикосового цвета комбинезоне, из которого выглядывал ворот черной манишки.

— Здравствуйте! — Пауза. — Добро пожаловать! — Пауза. — Как я рад, что вы все-таки пришли! — Пауза. — Я уж и надеяться перестал. — Пауза.

Паузы предназначались для Ястреба — чтобы догадался меня представить. По моей одежде Спиннел не мог определить, кто я — лауреат Нобелевских премий в разных областях, с которым Ястреб познакомился на званом ужине, или прохиндей, чьи манеры еще сомнительнее моих и нрав еще низменнее.

— Позвольте вашу курточку, — протянул руки Алекс.

Эге, да он совсем не знает Ястреба, хоть и строит из себя приятеля на людях. Но этот тип достаточно чуток: что-то заметил в микромимике парнишки и решил не настаивать на своем предложении.

Алекс кивнул мне с улыбкой (а что еще он мог сделать в ту минуту?), и мы направились к гостям.

Эдна Сайлем сидела на прозрачном надувном пуфе и, наклонясь вперед, спорила о политике с людьми, сидевшими рядом прямо на траве. Я сразу узнал ее — волосы цвета потускневшего серебра, медный звон голоса. Бокал она держала обеими руками; из обшлагов костюма мужского кроя торчали, подрагивая от мощи ее сентенций, отяжеленные серебром и каменьями морщинистые пальцы.

Переводя взгляд обратно на Ястреба, я успел заметить еще с полдюжины гостей, чьи имена и лица способствуют торговле журналами и звукозаписями и привлекают в театры публику. Знакома ли вам фамилия театрального критика из «Дельты»? А вон тот — математическое светило из Принстона, пару месяцев назад взошедшее на научный небосклон с новой теорией происхождения то ли кварков, то ли квазаров.

К одной из женщин мой взгляд вернулся. Когда он вернулся к ней в третий раз, я узнал сенатора Абулафию, самую вероятную кандидатуру от неофашистов на пост президента. Сложив руки на груди, она прислушивалась к диспуту, сузившемуся до Эдны и не в меру общительного молодого человека с опухшими глазами, как от непривычных контактных линз.

— Миссис Сайлем, неужели вы не чувствуете, что…

— Прежде чем выступать с подобными пророчествами, необходимо вспомнить…