бледному лицу. Данила подумал вдруг, что хотел бы написать его портрет, но еще лучше – просто сделать фотографию вот в такой момент. Учитель нечасто смеялся.

– В общем, красивая работа по «Войне и миру», – добавил Данила и подхватил сумку. – Ну… я пойду.

– Пока, Дэн. – Он звал его так, на иностранный манер, уже тогда.

Данила пошел к двери.

– Дэн… правда, что у вас пропала учительница? В газете видел информацию.

Данила помедлил и вздохнул.

– Да. Мария Викторовна. Она музыку у маленьких преподавала. Вроде ушла из школы… а домой не вернулась. Неделю уже ищут.

– Мне очень жаль.

– Страшно за нее, что с ней могли сделать… красивая. Очень похожа на вашу Беатриче. Ну, которую вы рисовали, когда нашей темой была «Божественная комедия».

Он обернулся. Учитель смотрел в окно. Его руки словно пытались разорвать перепачканную красками тряпку.

Со всеми странностями Учитель восхищал меня. Я никогда не мог Его понять, хотя очень хотел; мне казалось, тогда изменится что-то важное. Но «что-то важное» изменилось раньше: я пошел работать, стал ездить в Москву, и у меня появились друзья. Время превратилось в самую дорогую на свете валюту, его нужно было экономить. Скоро мне пришлось оставить студию. Родители убедили: «Ну смотри, ты уже всему ведь научился. И так дольше других там занимаешься».

Может, это был правильный выбор. Может, все произошло именно тогда, когда должно было. Может, все рано или поздно должно заканчиваться.

Но почему теперь мне кажется, что я где-то очень сильно ошибся?

И что это я во всем виноват.

Учитель был молчалив, отстранен и, казалось, даже не заметил, что Дэн еще в классе. Плечистая фигура, склонившаяся к мольберту, напоминала древнюю гору, медленно осыпающуюся в море. Дэн не мог понять, отчего такое гнетущее, непривычное ощущение. Молча, в нерешительности он стоял в дверях. Как когда-то много лет назад.

– Значит, уходишь? – раздался наконец голос, ровный и мягкий. – Поздравляю, Дэн. Ты правда многого добился, работать с тобой было в радость.

– Я буду возвращаться. Я сжился с этим местом. – Дэн улыбнулся. – И с вами…

Но его оборвали с мягкой, горькой, очень задевающей насмешкой «Я знаю лучше»:

– Ты больше не придешь. Впрочем, и правильно.

Учитель прямо глянул на Дэна. Тот открыл рот, собираясь спорить, но не посмел. Только тихо ответил:

– Вы правильно сердитесь. Я не могу ничего обещать даже себе, не то что вам.

И вдруг стало мучительно стыдно. Что-то внутри завопило: он спешит. Может, не идти легким путем? Выкраивать время на занятия, много ли в мире таких педагогов? Как бросить это место, этого человека, эти разговоры? Но учитель улыбнулся – совсем как в детстве, когда солнце освещало все вокруг, а мир казался огромным, добрым и простым.

– Верно. Никогда не давай пустых обещаний и не рисуй пустых стен. Обещания причиняют боль, а стены слишком легко превратить в тюремные решетки. Вот так.

И Он нанес несколько серых и белых вертикальных мазков по черному холсту. Не нужно было даже бликов. Получилось тюремное окно, за которым стелилась пустота.

– Пока, Дэн. И пусть у тебя все будет хорошо.

Но хорошо не было. И никогда уже не будет.

Его нашли сегодня – на крыльце того центра творчества, где он преподавал. При нем – картину, которую он, видимо, нес из дома. Странный натюрморт: много красных лепестков и одинокая шахматная фигурка. Черный слон.

Дэн тогда шел домой и увидел у центра милицейский автомобиль, а рядом – и скорую, и труповозку. Все приехали разом, машины бестолково теснились на узкой площадке, люди толпились и шептались, а кто-то так рвано взвизгивал и причитал, что становилось жутко. Дэн встревожился. Пробился сквозь растущую толпу. Сначала увидел забрызганную грязью картину, потом – кровь и то, что она так густо покрывала. Кровь не отличалась от лепестков на холсте. Учитель лежал на спине и смотрел в небо: половина лица фарфорово-белая и как прежде прекрасная, половина – красное месиво.

У человека из органов, которого Дэн встретил рядом, были спокойные глаза необычного мшистого оттенка. Даже когда закончили осмотр и тело унесли, когда новые люди начали замывать ступени, он остался на крыльце. Дэн, которого отогнали с другими «уважаемыми гражданами», хотел приблизиться, даже не отдавая отчета зачем. Спросить что-то? В чем-то упрекнуть? «Да, упрекнуть, – надрывалось что-то внутри, – упрекнуть, они же должны защищать!» Ведь он же главный? Да?

Дэн сделал нетвердый шаг, мутно глянув на куривших в стороне крепких, одинаково стриженных ежиком парней. Видно, тоже из органов: разгоняя людей, совали в лица корочки и гаркали. А вот сейчас они не проявляли к происходящему никакого интереса, мужчина же все стоял, разглядывал шахматную фигуру на своей широкой ладони.

– Все-таки поражаюсь, Алеф, откуда вы все так быстро узнаете? – вдруг услышал Дэн знакомый голос. – Чутье?

К лестнице шла Ника – подтянутая, мрачная и чужая, без формы, но в темной одежде и раздолбанных кроссовках того, кто много бегает. Волосы у нее были собраны крабом на затылке, вид озадаченный, мятый. Смотрела она сквозь толпу так же отстраненно-цепко, как курившие парни, как человек на крыльце. Но тут она заметила Дэна. Узнала, встрепенулась, разом очнулась и подскочила.

– Дань? А ты что тут делаешь, с трупом рядом?

Он молчал.

– Здесь нельзя быть посторонним, – строго, как маленькому, стала втолковывать Ника. – И так вон бесятся, что приехали из Москвы, что труп столько продержали для нас. Вон, видишь? – Она показала на куривших парней. Те теперь действительно зыркали злобно, то на нее, то на мужчину на крыльце. – Труп пролежал несколько часов. Все пришлось перекрыть. Алеф попросил какого-то знакомого из главка…

Труп, труп, труп, сколько можно?! У учителя было имя. Дэн сжал кулаки, борясь с тошнотой и желанием просто молча отойти в сторону, а Ника смотрела на него и говорила, говорила с бодрым рабочим энтузиазмом, лихорадочно поблескивая глазами.

– Этот человек… – запинаясь, выдавил Дэн, перебивая ее на очередной бессмысленной фразе. – Он учил меня рисовать. С детства. И до прошлого года.

Ее глаза мгновенно погасли, плечи опустились. Вся она, стремительная и готовая лететь, сжалась и замерла. Теперь это была его Ника. Знакомая, жестковатая, но понимающая. Живая, не робокоп.

– Ох, Дэн. – Она закусила губу, стала краснеть. – Извини, я… я не знала, блин! Послушай, мы… мы обязательно его поймаем, мы выясним все, и…

– Как это случилось? – снова тихо перебил Дэн.

Ника дернула плечами и оскалилась.

– Да будто собака напала, пиздец какой-то. Много крови,