Генеральный совет Коммуны собрался двадцать четвертого июля, чтобы их выслушать. То был манифест Дантона – всеобщее избирательное право и всеобщая ответственность. Каждый гражданин в любой секции может быть поднят по тревоге и должен быть готов с оружием в руках отразить врага. Когда Камиль заявил, что монархия падет через несколько дней, Дантон воздел руки, переглянулся с сидящими рядом коллегами и изобразил удивление.

– Спасибо, – сказал Пьер Шометт. – Именно это мы и хотели услышать.

Рене Эбер кивнул и потер пухлые белые руки, выражая удовлетворение тем, как развиваются события.

Перед мэрией собралась громадная толпа. Когда Камиль вышел, его приветствовали оглушительными криками. Дантон положил тяжелую руку ему на плечо, полагая, что не вредно разделить такой успех.

– А ведь год назад мы были в бегах, – заметил Камиль.

Он помахал своим сторонникам и послал им воздушный поцелуй. Толпа расхохоталась, люди давились, пытаясь прикоснуться к нему, словно он был талисманом на удачу. Они срывали алые колпаки и распевали «Ça ira» в самой кровожадной версии, а после затянули новую песню под названием «Марсельеза».

– Что за странные создания, – мягко заметил Дантон. – Будем надеяться, через неделю-другую они не подведут.

Герцог Брауншвейгский, главнокомандующий альянса, выпустил манифест, или заявление о намерениях. Он призывал народ Франции сложить оружие и не оказывать никакого сопротивления войскам, которые пришли, чтобы восстановить законный порядок. От городов, которые не захотят подчиниться, не оставят камня на камне. Каждый депутат, национальный гвардеец и чиновник в Париже несет персональную ответственность за безопасность короля и королевы. Если королевская семья подвергнется насилию, все причастные к этому предстанут перед трибуналом, как только войска вступят в столицу, и пусть не ждут милости. Если июньское нападение на Тюильри повторится, Париж будет снесен с лица земли, а его жителей ждет расстрел.

Дантон стоял рядом с Каролиной Реми у окна верхнего этажа Пале-Рояля. Внизу под ними Камиль зачитывал толпе манифест альянса.

– Разве он не хорош? – спросила Каролина. – Надо отдать Фабру должное.

– Герцог Брауншвейгский оказал нам большую услугу, – сказал Дантон. – Скажите людям, что их ждут массовые расстрелы, скажите им, что немцы зароют их в общих могилах – и им станет нечего терять.

Он притянул к себе Каролину за талию, а она провела пальчиками по его ладони. Внизу люди выкрикивали, что они думают о Европе; волны веселья, ярости и презрения вздымались одна за другой.

(Кафе «Дзоппи» на улице Фоссе-Сен-Жермен, один день в долгой истории кофейных заговоров.)

Дантон. Думаю, все друг друга знают.

Лежандр. Не затягивайте. Скоро обед.

Дантон. Если кто-то еще сомневался, это Лежандр. А этого представительного господина зовут Вестерманн, он прибыл из Эльзаса, и мы давно с ним знакомы. Он бывший армейский офицер.

Фабр (Камилю). Давненько он служил в армии. Какой-то мелкий жулик из Пале-Рояля.

Камиль. Как и все мы.

Дантон. А это Антуан Фукье-Тенвиль.

Лежандр. Вы мне кого-то напоминаете.

Дантон. Фукье-Тенвиль – кузен Камиля.

Лежандр. Сходство почти незаметное.

Фабр. А я не вижу никакого.

Эро. Может быть, они дальние родственники.

Фабр. Вы не похожи на родственников.

Эро. Может быть, дадим ему возможность высказаться самому?

Фабр. Вам есть что сказать, кузен Камиля?

Фукье. Фукье.

Эро. Господи, вы же не думаете, что нам охота запоминать ваше имя? Мы будем звать вас «кузеном Камиля». Нам так проще, а вам унизительней.

Фрерон (Фукье). Ваш кузен очень странный.

Фабр. У него на совести множество убийств.

Фрерон. Он сатанист.

Фабр. Изучает яды.

Эро. Иудей.

Фрерон. Распутничает.

Эро. Стыд и позор.

(Пауза.)

Фабр. Видите? Никаких проявлений родственных чувств.

Фрерон. Где ваша фамильная гордость?

Фукье (равнодушно). Почем мне знать, может быть, все это правда. Я давно не видел Камиля.

Фрерон. Кое-что из этого истинная правда. Распутник, иудей.

Фабр. А еще сатанист. Я видел, как однажды он беседовал с де Садом.

Эро. Де Сад не сатанист.

Фабр. Был сатанистом.

Эро. Зачем вы учите древнееврейский, Камиль?

Камиль. Он помогает мне работать над трудами Отцов Церкви.

Дантон. О господи.

Камиль (Эро, шепотом). Смотрите, какие у него близко посаженные глаза. Его первая жена умерла при весьма загадочных обстоятельствах.

Эро (шепотом). Это правда?

Камиль. Я никогда ничего не придумываю.

Дантон. Мсье Фукье выражает желание действовать.

Эро. Он определенно родня Камилю.

Лежандр. Мы когда-нибудь перейдем к делу? (Фукье.) Со мной обращаются как с болваном. Все потому, что я не получил образования. Ваш кузен отпускает ехидные замечания на мой счет на иностранных языках.

Фукье. На которых вы не говорите?

Лежандр. Нет.

Фукье. Откуда тогда вы знаете?

Лежандр. Вы юрист?

Фукье. Да.

Дантон. Я бы сказал, примерно через неделю.

Муссо, резиденция герцога Орлеанского. За столом герцога было невесело, если не сказать уныло. Шарль-Алексис выглядел смущенным – хозяин не знал, то ли из-за лысины, то ли опасался роялистов. Грустный взгляд герцога скользил по голубиным грудкам, фаршированным спаржей и сморчками, по лицам гостей, пока не наткнулся на Робеспьера. Он все такой же, как в восемьдесят девятом, подумал герцог, такой же безукоризненно скроенный сюртук (на самом деле сюртук был тот же самый), те же аккуратно припудренные волосы. Интересно, как он ведет себя за столом у плотника? Сидит прямо, ест мало и мысленно делает заметки? Рядом с бокалом вина стоит бокал воды. Герцог почти с робостью подался вперед и коснулся его руки.

Филипп. Я чувствую… возможно, дела наши плохи… роялисты очень сильны… нам угрожает неминуемая опасность. Я собираюсь отправиться в Англию и умоляю вас последовать со мной.

Дантон. Я перережу глотку любому мерзавцу, который попробует сбежать. Это заговор, но мы с ним разберемся.