Петион. Мой дорогой Дантон, возникли некоторые трудности.

Дантон. И вы одна из них. Ваши люди хотят, чтобы король вернул их министров, и тогда они будут счастливы. Это все, что им нужно.

Петион. Не знаю, что вы имеете в виду, говоря о «моих людях». Я не принадлежу ни к какой фракции. Фракции и партии вредят демократии.

Дантон. Скажите это Бриссо. Мне не надо.

Петион. Организована охрана дворца. Три сотни кавалеров готовы его защищать.

Дантон. Кавалеров? Не пугайте меня.

Петион. Я просто вам сообщаю.

Дантон. Чем дальше, тем смешнее. Они повалят друг друга на пол, когда от страха грохнутся в обморок.

Петион. У нас не хватает патронов.

Дантон. Я добуду вам немного в полиции.

Петион. Официально?

Дантон. Я первый товарищ прокурора. Бога ради, уж насчет патронов я сумею договориться.

Петион. Во дворце девятьсот швейцарских гвардейцев, мне сказали, они отличные стрелки, лояльны Капету и сдаваться не намерены.

Дантон. Проследите, чтобы у них не было в запасе патронов. Не волнуйтесь, Петион, это все частности.

Петион. А еще национальные гвардейцы. Мы знаем, что многие поддерживают нас, но они не могут просто покинуть строй, они должны действовать по приказу, иначе ситуация станет непредсказуемой. Мы допустили ошибку, позволив маркизу де Мандату принять командование. Он отъявленный роялист.

(Когда стану королем, запрещу использовать это слово в уничижительном смысле, думает Филипп.)

Петион. Придется убрать Мандата.

Дантон. Что значит убрать? Пристрелите его, и дело с концом. От мертвых никаких хлопот.

(Молчание.)

Дантон. Это все частности.

Камиль Демулен. Для установления свободы и спокойствия нации один день анархии будет значить больше, чем десять лет заседаний в Национальных собраниях.

Мадам Елизавета. Беспокоиться не о чем. Мсье Дантон о нас позаботится.

Седьмое августа.

– Уехал? – спросил Фабр. – Дантон уехал?

Катрин Мотэн округлила глаза.

– Повторяю, мсье, мадам Дантон в Фонтене с родителями, а мсье Дантон в Арси. А не верите, можете зайти за угол и спросить мсье Демулена. Я уже спрашивала.

Фабр рванул на себя дверь и через Кур-дю-Коммерс выскочил на улицу Кордельеров, затем вошел в то же здание с другой стороны и поднялся по лестнице. Почему бы Жорж-Жаку с Камилем не прорыть нору сквозь стену, подумал Фабр, будет гораздо удобнее, учитывая, что они и так живут под одной крышей.

Люсиль сидела, подобрав под себя ноги, читала книгу и ела апельсин.

– Держите. – Она протянула ему дольку.

– Где он? – резко спросил Фабр.

– Жорж-Жак? Уехал в Арси.

– Но зачем? Зачем? Матерь Божья! Где Камиль?

– Лежит на кровати. По-моему, плачет.

Фабр рванулся в спальню, на ходу сунув в рот дольку, и навалился на Камиля сверху.

– Нет, прошу вас, не надо, – взмолился тот, закрывая голову руками. – Не бейте меня, Фабр, я болен, я этого не вынесу.

– Что задумал Дантон? Выкладывайте, вы должны знать.

– Он уехал повидать мать. Свою мать. До сегодняшнего утра я не знал. Ни записки, ни письма, ничего. Я этого не переживу.

– Жирный ублюдок, – сказал Фабр. – Держу пари, так и было задумано.

– Я покончу с собой, – простонал Камиль.

Фабр скатился от кровати и вернулся в гостиную.

– Я ничего от него не добился. Говорит, хочет покончить с собой. Что нам делать?

Люсиль убрала закладку между страниц и отложила роман. Было видно, что она сыта этим по горло.

– Жорж сказал мне, что вернется, и у меня нет оснований ему не верить – но вы можете сесть и написать ему. Напишите, что сами не справитесь, тем более что это правда. Скажите, Робеспьер говорит, что без него не справится. А как закончите, можете сходить к Робеспьеру и попросить, чтобы зашел к нам. Когда Камиль решает покончить с собой, он всегда его успокаивает.

Разумеется, девятого августа в девять утра Дантон вернулся.

– И нечего на меня кричать. Я должен был устроить дела. Я занимаюсь опасным предприятием.

– Не могу сосчитать, сколько раз на моей памяти вы устраивали дела, – заметил Фабр.

– Видите ли, я богатею.

Дантон поцеловал жену в макушку.

– Ты разберешь мои вещи, Габриэль?

– Разберешь? вы не ошиблись? – переспросил Фабр. – Или соберешь?

– Мы решили, вы снова уезжаете, – сказал Камиль.

– Что значит «снова»?

Он схватил Камиля за рукав и протащил за собой по комнате, другой рукой сгреб в охапку своего сына Антуана.

– Я скучал по тебе, любовь моя, – сказал он. – Все два дня. Почему ты здесь? – спросил он у малыша. – Ты должен быть за городом.

– Он плакал, – объяснила Габриэль. – Вчера я не могла успокоить его до поздней ночи, пока не пообещала, что завтра он тебя увидит. Моя мать заберет его после обеда.

– Превосходная женщина, превосходная! Заботится о детях под пушечным жерлом.

– Хватит кривляться, – сказал Камиль. – Не то меня стошнит.

– Это все деревенский воздух, – сказал Дантон. – Бодрит. Вам следует почаще выбираться из Парижа, Камиль. – Дантон притянул голову Камиля к плечу и погладил его по волосам. – Бедняжка перепугался.

Полдень.

– Осталось только двенадцать часов, – сказал Дантон. – Даю слово.

Два часа пополудни.

Пришел Марат. Он выглядел грязнее обычного. Словно из солидарности с его трудами, кожа приобрела оттенок плохо напечатанной газетной страницы.

– Мы могли бы увидеться в другом месте, – сказал ему Дантон. – Я вас сюда не звал. Не хочу, чтобы моей жене и детям потом снились кошмары.

– Когда-нибудь вы еще сочтете за честь меня пригласить. К тому же при республике я могу и отмыться. Что ж, – резко добавил он (Марат никогда не забывал уязвить собеседника), – подозреваю, бриссотинцы заключили сделку с двором. Они общались с Антуанеттой, и я могу это доказать. Пока нам нечего бояться, но впоследствии мы им это припомним.

Впоследствии. Это слово не сходило у него с уст.

Дантон покачал головой:

– Я вам не верю. Жена Ролана на такое не способна. Помните, она вышвырнула их из кабинета? Не могу представить, чтобы она сговаривалась с Антуанеттой.