— Как угодно вашему высочеству, — отвечал герцог, занимавшийся в эту минуту, может быть, разрешением какой-то философической задачи.

— Посмотрим, герцог, посмотрим. Вы знаете, что я помиловала одного из осужденных?

— Да, ваше высочество.

— Что скажете вы об этом?

— Скажу одно: все, что делает ваше высочество, делается хорошо.

— Да, — сказала принцесса, — лучше было простить. Надобно показать эпернонистам, что мы не боимся мстить, считаем себя равными с его величеством, но, уверенные в своей силе, платим за зло без бешенства, умеренно.

— Это очень хорошая политика.

— Не так ли, герцог? — спросила принцесса, старавшаяся по голосу герцога узнать настоящую его мысль.

— Но, — продолжал герцог, — вы все-таки придерживаетесь мнения, что один из арестантов должен искупить смерть Ришона; если эта смерть останется неотомщенной, то все подумают, что ваше высочество мало уважаете храбрых людей, которые служат вам.

— Разумеется, разумеется! Один из них умрет. Даю слово принцессы! Будьте спокойны.

— Могу ли узнать, которого из них ваше высочество помиловали?

— Господина де Каноля.

— А!

Это «а!» было сказано довольно странно.

— Нет ли у вас особенной причины не любить этого дворянина, герцог? — спросила принцесса.

— Помилуйте, ваше высочество, разве я сержусь когда-нибудь на кого-нибудь? Разве я благосклонен к кому-нибудь? Я разделяю людей на две категории: на тех, кто мне препятствует, и тех, кто мне помогает. Надобно устранять первых и поддерживать вторых… пока они нас поддерживают. Вот моя политика, ваше высочество, скажу даже, почти моя мораль.

«Что, черт возьми, он тут еще затевает и чего хочет? — спросил Ленэ сам себя. — Он, кажется, не терпит бедного Каноля».

— Итак, — продолжал герцог, — если у вашего высочества нет для меня никаких других приказаний…

— Нет, господин герцог.

— Тогда я прощаюсь с вашим высочеством.

— Так все это будет сегодня вечером? — спросила принцесса.

— Через четверть часа.

Ленэ приготовился идти за герцогом.

— Вы идете смотреть на это, Ленэ? — спросила принцесса.

— О нет, ваше высочество, — отвечал Ленэ, — вы изволите знать, что я не люблю сильных ощущений; я удовольствуюсь тем, что дойду до половины дороги, то есть до тюрьмы: мне хочется видеть трогательную картину, как бедный Каноль получит свободу с помощью женщины, которую он любит.

Герцог философски вздохнул, Ленэ пожал плечами; зловещий кортеж вышел из дворца и отправился в тюрьму.

Между тем госпожа де Канб преодолела это расстояние меньше чем за пять минут, показала приказ принцессы сначала стражнику у подъемного моста, потом тюремщику и наконец велела позвать коменданта.

Комендант прочитал бумагу с тем бесстрастным видом, которого не могут оживить ни смертные приговоры, ни акты помилования, узнал печать и подпись принцессы Конде, поклонился вестнице и, повернувшись к дверям, сказал:

— Позвать лейтенанта.

Потом он пригласил виконтессу сесть; но та была так взволнована, что хотела укротить свое нетерпение движением: она осталась на ногах.

Комендант почел своей обязанностью заговорить с нею.

— Вы знаете господина де Каноля? — спросил он таким голосом, каким спросил бы, хороша ли погода.

— О да, сударь! — отвечала Клер.

— Он, может быть, ваш брат, сударыня?

— Нет, сударь.

— Друг ваш?

— Он… мой жених, — отвечала Клер в надежде, что после такого признания комендант постарается поскорее отпустить пленника.

— А! — сказал комендант тем же тоном. — Поздравляю вас, сударыня!

И, не зная, о чем еще спрашивать, он замолчал и не двигался с места.

Вошел лейтенант.

— Господин д’Оржемон, — сказал комендант, — позовите главного тюремщика и освободите господина де Каноля, вот приказ принцессы.

Лейтенант поклонился и взял бумагу.

— Угодно вам подождать здесь? — спросил комендант у виконтессы.

— Разве мне нельзя идти вместе с лейтенантом?

— Можно, сударыня.

— Так я пойду. Вы понимаете: я хочу прежде всех сказать ему, что он спасен.

— Извольте идти, сударыня, и примите уверение в совершенной моей преданности.

Госпожа де Канб поспешно поклонилась коменданту и пошла за лейтенантом.

Это был тот самый молодой человек, который разговаривал с Канолем и Ковиньяком, проявив к ним такую деятельную симпатию.

В одну секунду он и Клер были на дворе.

— Где главный тюремщик? — закричал лейтенант.

Потом, повернувшись к Клер, прибавил:

— Будьте спокойны, сударыня, он сейчас придет.

Явился помощник тюремщика.

— Господин лейтенант, — сказал он, — главного тюремщика нет. Его не могут найти.

— О, сударь! — вскричала Клер. — Это обстоятельство еще задержит нас!

— Нет, сударыня, приказ дан, стало быть, успокойтесь.

Виконтесса поблагодарила его одним из тех взглядов, которые могут принадлежать только женщине или ангелу.

— У тебя есть вторые ключи от всех камер? — спросил д’Оржемон у тюремщика.

— Есть, сударь, — отвечал тот.

— Отопри комнату господина де Каноля.

— Господина де Каноля, номера второго?

— Да, номер второй, поскорее.

— Мне кажется, — сказал тюремщик, — оба они сидят вместе, можно выбрать любого.

Тюремщики всегда любили шутить.

Но госпожа де Канб была так счастлива, что нисколько не рассердилась на эту глупую шутку… Она даже улыбнулась, она поцеловала бы тюремщика, если б поцелуй мог поторопить его и если б благодаря этому она могла увидеть Каноля на секунду раньше.

Наконец дверь открылась. Каноль, услышавший шаги в коридоре, узнавший голос Клер, бросился в ее объятия, и она, забыв, что он еще не ее муж и не любовник, страстно обняла его. Движение это было освящено опасностью, которой он подвергался, и вечной разлукой, в которую они заглянули, как в пропасть.

— Видите, друг мой, — сказала Клер, блиставшая радостью и гордостью, — видите, я держу слово; я выпросила вам прощение, как обещала, я пришла за вами, и мы сейчас отсюда уедем.

Во время этого разговора она вывела Каноля в коридор.

— Сударь, — сказал лейтенант, — вы можете посвятить всю вашу жизнь виконтессе, потому что именно ей обязаны спасением.