Может быть, даже добрый.

На нем был железный рабский ошейник, на грузных боках, вопреки всем рассказам о нем, виднелись рубцы. Его подвергли бичеванию, как убийцу, как разбойника, как преступника, поправшего все законы и презревшего порядки безымянных богов.

Осталось только неясным, который голос принадлежит ему, а который Клодону.

Рабство… похоть… свобода… желание?

Клодон хоть убей не помнил, которое из этих слов прозвучало первым.

13.3. «Желание сделало меня рабом, а похоть освободила», – сказал один голос.

«Я раб свободы, а желание – раб похоти», – сказал другой.

14. Он проснулся оттого, что листья хлестали его по лицу, Альхарид трясла и что-то ревело – то ли буря, то ли стадо ослов.

– Пойдем, пойдем скорей! – шептала она. Он ухватился за нее, встал, начал продираться через кусты. Листья на деревьях шумели, как водопады, ветки раскачивались. Альхарид тянула его за руку. Сейчас они выйдут на край обрыва и рухнут в бездну…

Но нет, они выбрались на дорогу. Клодон припустил было по ней и оглянулся. Альхарид смотрела назад.

Деревья качались только там, позади, и рев, исторгаемый не иначе парой легких с буйвола каждое, медленно затихал вдали.

– Идем! – крикнул он. Они перебежали мост и пошли вдоль ущелья, глядя то на небо, то вниз, на свои отражения в тихой воде.

Впереди пенился водопад.

– Постой! – Она придержала его за плечо, тяжело дыша. – За поворотом не будет никакого укрытия.

– Вот тебе и драконьи яблочки!

– Когда мы выйдем в большое ущелье, он упадет сверху и схватит нас!

– Вряд ли… Они так не делают.

– Может, переждем все-таки?

– Нет, пошли.

– Ну, ты отчаянный!

– Драконьи яблочки, – ухмыльнулся он.

Они вышли за поворот. Их тянуло сесть прямо на мокрый камень, но они спешили, сбавляя шаг только в крытых проходах под защитой замшелых колонн.

– Чудо, да и только, – вымолвила она час спустя, когда они, держась за руки, сошли с последних ступеней к бегущей по долине реке. – Я даже в Элламоне драконов не видела, только слышала о них. – Позади, громче любого чудища, ревел водопад. – И не говори снова «драконьи яблочки».

Остановились они только на дороге, под сводом деревьев.

– Мне сон там приснился, – сказал Клодон.

– Да? Я тоже спала, и так сладко, пока это диво не начало рушить лес вокруг нас.

– Это просто дракон.

– Их там было с десяток, и они дрались насмерть.

– Ты это видела?

– Нет, слава безымянным богам.

– Я тоже не видел, но вонь почуял. Не очень вроде большой.

– Мне всегда говорили, что драконы не строят гнезд, просто откладывают яйца где-нибудь на скале и летят себе дальше. Детенышей им высиживают солнце и звезды.

– Ну, этот вернулся. Я его чуял.

– Я тоже – когда он нас разбудил.

Они повернули к деревне. Медный свет косо падал сквозь ветви.

– Мне снился… – снова начал Клодон. – Снился Освободитель. То есть я так думаю. Может, потому, что мы о нем говорили. – Но как рассказать такой сон? – Ты сказала, что варвара при нем больше нет, а есть одноглазый? Расскажу про это в таверне, то-то все уши развесят. Кто-нибудь скажет, конечно: «Ты-то откуда знаешь? Ты у нас горазд привирать».

– А ты скажи, что слышал от человека сведущего. Тем более что это правда. Я слежу за делами Освободителя, как многие в наши дни. Говорят, его скоро министром сделают.

– Ну, если я отмочу в таверне такое, все точно подумают, что я вру.

– В деревне всегда так. Одного слушают и до небес превозносят, на другого плюют – а кто из них говорит правду, дело десятое.

– Был один человек, давно, – сказал Клодон. – Когда я жил в Колхари.

– Ты правда там жил? Про Сарнесс я еще верю, но Колхари?

– Правда-правда. Целый год прожил. – Он уже и сам не понимал, что это вранье. – Сын похоронных дел мастера. Он тоже носил бы ошейник, как Освободитель, если б осмелился. Мы встретились на Мосту Утраченных Желаний. Я думал, он в самом деле хочет что-то мне показать, дать работу, ремеслу какому-то обучить. Работник из меня, конечно, был аховый, но я верил, что он и впрямь хочет обратить все плохое во мне к благой цели – как он ее понимал, – чтобы другие могли получать от меня удовольствие. И сказал, что из этого никогда ничего не выходит. Тогда мне было невдомек почему, а теперь ясней ясного. Я просто не такой, как они, хотя тот парень думал, видимо, что такой. Натура у нас совсем разная. – Он не знал, понимает ли его Альхарид, не знал, зачем говорит об этом. – Я хочу, чтоб было так, как у нас с тобой, – ну, разве еще кувшинчик пивка впридачу.

– Да, кувшинчик не помешал бы, – кивнула она. – Но представь, каково тащить его по этим ступеням, а потом вниз с ним бежать!

– Хорошо тем, кто знает себя, кто смотрит в зеркало и видит, кто они есть. Но даже когда точно знаешь, чего ты хочешь, это кажется чересчур…

– Простым? – подсказала она.

– Несбыточным, что ли, – хмыкнул он.

– Я вот что хотела сказать, – осторожно произнесла она. – Знаешь ли ты, что человек ты хороший? Мне ведь встречалось немало таких, как ты. Я и подумала: дай скажу – может, это тебя порадует.

– Это я-то хороший? Ха! Иногда мне, правда, хочется стать получше.

– Но это же так легко – во всяком случае, на мой взгляд. Останься в этой деревне. Работай. Напивайся раз в месяц, не чаще. Заведи себе привычку говорить правду и отучись от привычки врать. Будь добрым с детьми и животными. Если сделаешь женщине ребенка – а с тобой, и пьяным и трезвым, это будет случаться, – не убегай от нее. Позаботься о ней, как заботился обо мне; когда дракон бьет крыльями и ревет, обними ее и скажи: «Не бойся, все будет хорошо».

– Так их, драконов, и не надо бояться, – сказал Клодон. – Шуму и вони много, а так ничего. Да и не так их много осталось.

– Вот видишь? Что-то полезное ты все же узнал в своих странствиях.

– Слишком уж много спросу с такого, как я.

– Это не спрос, а ответы. Но ответ мало что значит, если ты не слышишь собственного вопроса.

– Там впереди, за поворотом, Терен строит себе новый дом. Они и сейчас там канавы роют, чтоб заложить основание. Будь у него голова на плечах, поставил бы меня десятником – я бы все сделал в два раза быстрей, чем эти ленивые олухи. Я уже занимался