– Дядя Тромп!

Старик усмехнулся со скромным удовлетворением.

– Ты это написал! – Лицо Манфреда загорелось гордостью. – Ты написал книгу!

– Ja, йонг, даже старый пес может выучить новые штуки.

Дядя Тромп взял стопку книг под мышку и направился в кабинет. Он положил книги на середину стола и удивленно оглянулся: Манфред прошел в кабинет за ним.

– Прости, дядя Тромп. – Манфред осознал свою оплошность. Он был в этой комнате только раз в жизни, и то по особому приглашению. – Я не спросил разрешения. Можно мне войти, оум?

– Кажется, ты уже вошел. – Дядя Тромп старался выглядеть строгим. – Поэтому можешь остаться.

Манфред подошел к столу, спрятав руки за спину. В этом доме он научился уважать печатное слово. Его учили, что книги – самое большое сокровище человечества, вместилище данной Богом гениальности.

– Можно потрогать? – спросил он и, когда дядя Тромп кивнул, осторожно провел кончиком пальца по тисненой надписи «Преподобный Тромп Бирман».

Потом взял в руки верхний экземпляр, ожидая, что старик гневно закричит на него. Когда этого не произошло, он раскрыл книгу и увидел мелкий шрифт на дешевой желтой бумаге.

– Можно мне прочесть, дядя Тромп? – Он спрашивал, ожидая отказа. Но дядя Тромп чуть улыбнулся.

– Ты хочешь прочесть? – Он с легким удивлением моргнул и усмехнулся. – Ну, наверно, я для того и писал – чтобы читали.

Неожиданно он улыбнулся, как озорной мальчишка, и выхватил книгу из рук Манфреда. Сел за стол, водрузил на нос очки, окунул перо в чернила, написал что-то на раскрытом форзаце, перечитал написанное и картинно протянул Манфреду:

Манфреду Деларею,

молодому африкандеру, который поможет навсегда упрочить место нашего народа в истории и Африке.

От всего сердца —

твой дядя Тромп Бирман.

Прижимая книгу к груди, Манфред попятился к выходу, словно боялся, что ее отберут.

– Она моя – правда моя? – прошептал он.

И когда дядя Тромп кивнул:

– Да, йонг, твоя, – Манфред повернулся и убежал, забыв поблагодарить.

Манфред прочел книгу за три ночи, засиживаясь за полночь с накинутым на плечи одеялом, щурясь в мерцающем свете свечи. Пятьсот страниц мелкого шрифта, насыщенных цитатами из Священного Писания, были написаны простым сильным языком, с небольшим количеством прилагательных и почти без подробных описаний, и изложенное проникло Манфреду в сердце. Он дочитал, переполняемый гордостью за свой храбрый, выносливый и набожный народ, пылая гневом из-за жестокости, с которой враги преследовали этот народ и обездоливали его. Он сидел с закрытой книгой на коленях, уставившись в дрожащие тени, и во всех подробностях переживал странствия и страдания молодого народа, разделял с ним ужасы баррикад, когда орды черных язычников в воинских уборах из перьев обрушивались на них, колотя ассегаями по сыромятной коже щитов с грохотом, подобным прибою бурного моря; он разделял радость своего народа, увидевшего травяной океан и сделавшего своим прекрасный, незаселенный дикий край; он страдал, когда эту свободную землю отнимали воинственные легионы высокомерных чужаков, когда его народ на собственной земле угодил в рабство, политическое и экономическое; а ведь эту землю завоевали его отцы, в этой земле он родился.

И, как будто гнев молодого человека вырвался наружу и призвал его, по скрипучему гравию тропинки прошел дядя Тромп и остановился у входа в мастерскую. Постоял, привыкая к свету свечи, и подошел к Манфреду, сидевшему на кровати. Матрац заскрипел и провис, когда он опустился на него.

Целых пять минут они сидели в тишине, прежде чем дядя Тромп спросил:

– Значит, ты сумел прочесть книгу?

Манфред с трудом вернулся к реальности.

– Я думаю, это самая важная из всех написанных книг, – прошептал он. – Такая же важная, как Библия.

– Это кощунство, йонг.

Дядя Тромп старался выглядеть строгим, но довольство смягчило линии его рта, и Манфред не стал извиняться.

Напротив, он взволнованно продолжал:

– Я впервые понял, кто я и почему я здесь.

– Значит, мои усилия не пропали зря, – прошептал дядя Тромп, и они снова долго молчали. Потом старик вздохнул. – Писать книги – одинокое занятие, – задумчиво сказал он. – Как рыдать ночью, в темноте и одиночестве, когда никто не услышит твой плач, никто на него не ответит.

– Я услышал тебя, дядя Тромп.

– Ja, йонг, ты услышал – но только ты.

Однако дядя Тромп ошибался. Во тьме скрывались и другие слушатели.

* * *

Прибытие незнакомого человека в деревню – всегда событие; прибытие трех незнакомцев оказалось неслыханным и необъяснимым и подняло волну слухов и рассуждений; все население изводилось от любопытства.

Незнакомцы приехали с юга на еженедельном почтовом поезде. Молчаливые, с каменными лицами, одетые в строгие темные костюмы, они прошли по дороге от железнодорожной станции до маленького пансионата вдовы Ворстер, неся свои саквояжи, и больше их не видели до воскресного утра, когда они вышли из дома и плечо к плечу прошли по изрытой дороге, мрачные и сосредоточенные, в черных одеяниях священников Голландской реформистской церкви и белых воротничках, неся Библии в кожаном переплете в правой руке, как сабли, готовые выхватить их из ножен и обрушить на Сатану и его приспешников.

Они прошли по проходу между сиденьями и, словно по праву, заняли первые места под кафедрой проповедника. Семьи, поколениями сидевшие на этих скамьях, не стали возражать и тихо нашли себе место на задних рядах.

Слухи о присутствии незнакомцев – их уже прозвали «тремя мудрецами» – распространились по всей округе, и даже те, кто годами не заходил в церковь, заполнили все места и даже стояли у стен, привлеченные любопытством. Такого сбора паствы не было даже в последний День Дингаана[41]– день обета Господу в благодарность за победу над ордами зулусов, один из самых священных праздников в календаре реформисткой церкви.

Пение было впечатляющим. Манфред стоял рядом с Сарой, и его так тронула хрустальная красота ее приятного контральто, что он стал подпевать – непоставленным, но звонким тенором. Даже в низко надвинутом капюшоне традиционного наряда воортреккеров Сара, золотоволосая и прекрасная, казалась ангелом, ее лицо сияло религиозным экстазом. В четырнадцать лет она только начала расцветать как женщина, и у Манфреда перехватывало дыхание, когда он смотрел на нее поверх книги церковных гимнов, которой они пользовались сообща, а Сара улыбалась ему доверчиво и с восторгом.

Гимн допели, паства, шаркая ногами и кашляя, расселась по местам. Наступила выжидательная тишина. Проповеди дяди Тромпа славились по всей Юго-Западной Африке, они считались лучшим развлечением после нового кинотеатра в Виндхуке, куда мало кто решался заглянуть, а в этот день дядя Тромп был в прекрасной форме; трое джентльменов с мрачными, непроницаемыми лицами в переднем ряду, трое, кому недоставало учтивости, чтобы нанести пастору по приезде обычный визит вежливости, бросали ему вызов. Он положил на перила кафедры огромные корявые кулаки, склонился над ними, как обороняющийся цирковой борец, потом с открытым презрением сверху вниз посмотрел на паству, и все задрожали от ужаса и радости, точно зная, что предвещает это выражение.