— Она в поезде. Бомбу возит особый поезд, про него известно очень мало. Он никогда не стоит на месте. Постоянно гоняет по всей России. Тебе придётся отследить его. Как считаешь, это возможно?

— В жизни нет ничего невозможного, Али, — обращаясь к имаму как к равному, степенно произнёс полевой командир. — Только зачем нам гоняться за поездом по всей России? Надо действовать поблизости от нашей границы, это раз! Найти железнодорожника из наших братьев по вере, это два. Он расскажет, когда будет проходить этот поезд, и мы устроим засаду, это три! Конечно, надо продумать все детали… Большой стрельбы быть не должно, чтобы не повредить бомбу и самим не взлететь на воздух. Я думаю применить газ. Мы отравим кафиров и возьмём бомбу совершенно целой!

Арханов внимательно изучал говорившего из-под полуприкрытых век. На его взгляд, в Исмаилове, безусловно, было что-то демоническое. Что-то несвойственное простому человеку. То ли его холодные глаза, то ли металлический голос, то ли величавая посадка головы, то ли умение мгновенно разработать план сложной операции. Когда Лечи умолк, в комнате некоторое время ещё сохранялась гнетущая тишина. Арханову казалось, что эхо сказанного все ещё носится между стен, не в силах отыскать выхода из замкнутого пространства подземного этажа.

— Хороший план, Лечи. Очень хороший.

Исмаилов никак не отреагировал на лесть.

— В каких местах надо искать этот поезд?

Имам пожал плечами.

— Маршрута его мы не знаем, тем более его всё время меняют. Но одно известно точно. Он всегда выходит из Тиходонска и всегда возвращается в Тиходонск. А там у нас есть надёжные люди. Про Ису Хархоева слышал?

* * *

Елисеевская — небольшая станция в шестистах километрах севернее Тиходонска и в двадцати от районного центра Ахтырска. Работают здесь всего пять человек: начальник Ибрагим Османов, его жена Вера — она же железнодорожный кассир, стрелочник дядя Миша, путевой обходчик Николай и электрик Сергей Павловский. Немногочисленный персонал вполне справлялся с текущими делами, ибо в Елисеевской ежедневно останавливались на одну-две минуты всего четыре поезда, остальные проносились мимо и даже не притормаживали.

По расположению она не совсем отвечала планам Исмаилова, но зато начальником здесь был земляк, и это сыграло решающую роль. Правда, Ибрагим был аварцем, он родился в горном селе, граничащем с Чечнёй, ещё в то время, когда Кавказ не знал ни национальных, ни религиозных распрей. Но понятие землячества в этих краях может быть очень широким. Если ты служишь в армии где-нибудь в Волгограде, то твоими земляками будут и чеченец, и ингуш, и черкес, и кабардинец — любой выходец с Кавказа, имеющий корни в его каменистых горах. Когда ты живёшь в Махачкале, то земляками считаются и лакцы, и даргинцы, и кумыки, а может, даже и не похожие на дагестанские народы ногайцы, с их раскосыми, как у калмыков, глазами. Чем дальше от больших городов, где нации перемешаны как ингредиенты коктейля, тем больше сужается понятие земляка. В родном селе: в дагестанском Гунибе или в чеченском Аргуне земляк — это, соответственно, аварец или чеченец.

Кавказцы — люди особого менталитета. Вне рода они не могут существовать, как не выживает муравей, не сумевший вернуться в родной муравейник. Если даже кавказец уехал из родных краёв и живёт в России, на родине остаётся отчий дом, остаются братья, сестры, дядья, племянники, их дети и дети их детей. Под закат жизни многие возвращаются в родовое гнездо, где тебя все знают и где ты всех знаешь, где тебя поддержат, помогут, окажут уважение и внимание.

Очередная кавказская война нарушила привычный уклад, спугнула и разбросала людей по разным местам. Но место жительства не меняет законов крови. Если к тебе за помощью пришли земляки, ты должен им эту помощь оказать. Даже вопреки своему желанию, своим должностным обязанностям и служебным предписаниям.

Но начальник станции Елисеевская Ибрагим Османов, которого Муса Хархоев посчитал земляком, повёл себя совсем не так, как требуют обычаи предков. Хотя он расхаживал по перрону в тщательно отутюженной форме железнодорожника и в высокой, специально пошитой фуражке, то есть отдавал дань объединяющей все кавказские нации любви к любой униформе, отвечать на вопросы земляков негодяй отказался.

— Как тебе не стыдно? — Лечи Исмаилов принудил себя разговаривать по-хорошему. — Ты же наш единоверец, у нас общая кровь! Наши народы всегда куначествовали, брали друг у друга невест, мы помогали друг другу в трудную минуту! А ты не хочешь нам сказать про гяурский поезд!

Османов сидел на стуле в своём кабинете. Китель у него был разорван, фуражка валялась на полу, под глазом начинал отчётливо проявляться кровоподтёк.

— Да я же объясняю — это вам не билеты без очереди взять, не в вагон без билета посадить! — хрипло сказал он. — Это литерный поезд! О нём вообще говорить нельзя! А когда он пойдёт, я не знаю. И знал бы, не сказал!

Исмаилов кивнул. Стоящий за спиной начальника станции Галинбаев коротко замахнулся и резко ударил ладонью по уху. Османов упал на пол, на него тут же обрушился град ударов. Галинбаев пинал его ногами, несколько раз ударил стулом.

— Я не знаю, когда он пойдёт, — прохрипел Ибрагим. — У него же нет графика! Вон, посмотрите в столе!

Глаза железнодорожника закатились.

— Дать ему ещё, амир? — спросил Галинбаев. Он любил такую работу и выполнял её с удовольствием.

Но командир покачал головой:

— Обожди…

Исмаилов порылся в ящиках стола и нашёл графики прохождения поездов через Елисеевскую. Зимнее расписание, летнее… Конечно, никакого литерного там не было. Но такие поезда никто и не станет записывать в график!

Амир осмотрелся. На Елисеевскую он прибыл с тремя соратниками: своей правой рукой Исрапилом Галинбаевым и земляками из Тиходонска: Мусой Хархоевым и Магомедом Тепкоевым. Собственно, Муса и вывел их на Елисеевскую: когда-то у него здесь лопнула ось цистерны с бензином и Османов, на свою беду, помог её заварить.

Галинбаев недавно спустился с гор, это был крепкий, приземистый парень, невысокого роста, в чёрной, распахнутой до груди рубашке. Он переступил через тело «земляка», поскрёб грязными, давно не стриженными ногтями густую поросль на груди, прямо из графина напился воды. Бороду он сбрил недавно, и если присмотреться, то менее загорелая кожа выдавала её бывшие контуры.

Муса и Магомед были городскими, они имели более цивильный вид и потому стояли на перроне у входа, чтобы не пустить, в случае чего, нежелательных свидетелей. Внутрь они не заглядывали: переговаривались негромко о своих делах, не обращая внимания на звуки ударов и сдавленные стоны.

Неблагодарный единоверец валялся в крови. Он или был без сознания, или притворялся. Поскольку присутствующие в кабинете бандиты были знатоками кавказского менталитета, они с большей долей вероятности могли предположить второй вариант. Так оно и было. Османов лежал и думал, как вырваться из наброшенной на него петли. Он проклинал тот день и час, когда познакомился с Мусой. Он был уверен, что чеченцы обращаются с ним так, потому что он им не настоящий земляк. Он думал, что если бы начальником станции был чеченец, то его бы они не избивали так жестоко. Но он ошибался. Национальность тут никакой роли не играла. Если бы о прохождении литерного поезда знал чеченец и этот чеченец попытался исполнить свой служебный долг, то он точно так же лежал окровавленный на потёртом полу давно не ремонтированного кабинета.