* * *

Пока настой, приготовленный Миленкой для чеботаря, запаривался в укутанном тряпками глиняном горшке, Молчан осторожно, но упорно выспрашивал у Онфима: как так вышло, что пришлось ему идти на поклон к Бермяте? Каждое слово из неразговорчивого хозяина Даниловичу приходилось точно клещами тащить, но в конце концов стало понятно, что за беды посыпались на алырца три года назад, как горох из дырявого решета.

Женили Онфима родители рано. Жил он с женой, работящей и веселой красавицей Ульяной, душа в душу. Один за другим пошли дети. Чеботарское ремесло парень перенял от отца: сработанные ими башмаки да сапоги на весь Дакшин славились.

А потом, в черный год, когда гуляла по людям зимой лихорадка-огнея, схоронил Онфим в одночасье обоих родителей. Через полгода умерла от тяжких родов Ульяна, разрешившись раньше срока мертвым младенцем. Еще через год сгорела у молодого вдовца изба – а с ней и всё нажитое добро. Хорошо, сердобольные соседи приютили тогда у себя и чеботаря, и его детвору, не оставили в беде. На самого Онфима свалилось на пожаре горящее бревно, повредило ребра, и после того он долго хворал. Денег, чтобы поставить новую избу, так и не наскреб. Хватило погорельцам прибереженного в кубышке только на переезд в халупу на окраине, по дешевке сторгованную у прежних хозяев. От друзей, своих и отцовских, пробовавших подставить ему плечо, Онфим, как поняли из его скупого рассказа русичи, наглухо отгородился сам – да не так много друзей у гордеца-чеботаря в Дакшине и было.

«Одалживаться не хотел. Там тоже каждый грош на счету – и у всех семеро по лавкам», – хмуро объяснил он. Молчан только осуждающе покачал головой, когда сделалось ясно, что помощи ни от кого из знакомых хозяин избы так и не принял. Кое-как зажав себя в кулак, Онфим встряхнулся – и словно одержимый взялся за работу. А тут – новая напасть: обвинил его богатый заказчик в краже дорогого браслета у молодой жены, к которой приходил чеботарь снимать мерку на башмачки. Два с лишним месяца протомился Онфим в подземелье городского детинца, а на допросах досыта отведал и батогов, и кнута. Потом выяснилось: молодуха-распустеха сама забыла, на дно какой шкатулки браслет сунула, вернувшись из гостей, и дело на том замяли… А со двора у чеботаря, покуда сидел хозяин в темнице, воры свели единственную корову. Чтобы найти татей, городская стража, понятно, даже пальцем не шевельнула.

– А с мужа той дуры по суду в твою пользу и не взыскали ничего? И еще чудно: у вас в Дакшине что, толковых Дознавателей нет? – сдвинул рыжеватые брови Молчан. Видя, что чеботарь смотрит на него, явно ничего не понимая, богатырь пояснил: – Ну, людей особых, волшбой владеющих. Они сразу сказать могут, врет на суде человек, утаивает что – или правду говорит. У нас на Руси без них ни одна запутанная тяжба не разбирается.

– То – у вас… А у нас при царе Гопоне да посадниках его продажных в суде кто силен, тот и прав, – отмахнулся Онфим. – Другие заказчики с толстыми кошелями с тех пор меня избегать стали. Слух пошел, что Онфима Злосчастного не то сглазили, не то прокляли – как с таким мастером дело иметь? А кто-то, может, и вправду боится: еще стяну калач со стола – али портки любимые во дворе с веревки… Обувь на заказ я теперь редко шью, чиню по мелочам больше. Вон, Бермяте разве что недавно сапоги стачал. В счет долга. Да только все равно не рассчитался: этот гад за Дубравкой пришел. В тех самых сапогах.

Терёшка вспомнил ладную да красивую обувку менялы – и с уважением посмотрел на Онфима. Руки у молодого мастера и верно были золотые.

– Зачем же ты деньги-то у этого упыря занимал? – опять нахмурился Данилович.

– Подати в городскую казну заплатить. У меня там тоже долг набежал за полтора-то года, – нехотя ответил Онфим. – Больше никто мне ни гроша ссудить не согласился.

От Терёшки не укрылось, что, слушая рассказ чеботаря, Молчан всё сильнее мрачнел.

– Так, говоришь, слухи по городу поползли, что тебя прокляли – либо сглазили? – Великоградец поднялся со скамьи и потянулся к оберегам у себя на поясе. Отцепил один – серебряное восьмилучевое солнышко с глазком-вставкой из прозрачной слюды. И попросил Дубравку: – Ну-ка, девонька, зажги лучину. Да посвети мне.

Онфиму Данилович велел повернуться спиной, наклонить вниз голову – и отбросить с шеи волосы. Долго и внимательно разглядывал при дрожащем свете лучины сквозь оберег шею и худые, кожа да кости, плечи чеботаря, сидевшего на скамье без рубахи, и наконец вздохнул с облегчением:

– Хоть здесь тебе повезло, хозяин. Я уж подумал: неспроста столько бед на тебя свалилось, не иначе ты злыдней подхватил.

Терёшку передернуло. Про эту нечисть ему доводилось слышать немало жуткого. Злыдней – студенистых, полупрозрачных мелких тварей – называют еще недолями и лихами. Коли присосутся, как вши, эти твари к человеку, незаметно пробравшись к нему в дом, запрыгнув на плечи и впившись в шею, – тут и начнут на несчастного и на его близких валиться напасти да невзгоды. Злыдни-недоли пьют из бедолаги кровь, а вместе с кровью – и здоровье, и удачу. Хозяйство в таком доме пойдет прахом даже у самой работящей семьи, поселятся в избе горе да болезни. Хуже всего то, что, отведав крови жертвы, злыдни становятся невидимками. Обнаружить их может только знахарь или чародей, а избавляться от этой пакости – долго и муторно.

– Такими, как я, видать, и злыдни брезгуют, – Онфим, похоже, хотел пошутить, но вырвалось у него это ожесточенно, с болью. – Отравиться боятся.

– А если тебе в Бряхимов перебраться, хозяин? – подал голос Баламут. – Там твои сапоги нарасхват пойдут.

– В столице и своих чеботарей – как груздей в лесу, хоть соли. А на обзаведенье на новом месте да на то, чтоб там в цех башмачников вступить, опять же деньги нужны. Немалые, – с горечью бросил Онфим. – У моей Уленьки покойной в Атве брат живет, гончар. Звал он нас к нему переехать – и не раз… Да что я, не мужик – шурину на шею сесть со своими пятью галчатами, как тот злыдень? Ну уж нет. Нынче же ночью к Заклятой Осине схожу. Доброй судьбы для своих ребят… попрошу. Авось повезет…

– Дядька Вышеня – хороший, – громко сказала вдруг Дубравка, со знанием дела возившаяся у печи. – Лучше мы и правда к нему уедем. Только не ходи, тятя, к Заклятой Осине. Мамкиной памятью прошу…

Тоненький голос задрожал – и девочка снова всхлипнула, шмыгнув носом.

В избе разом стало тихо.

– Что это за осина такая? – жестко спросил у Онфима Молчан. – Признавайся, парень: ты чего затеял?

– Да так… Одни говорят – мол, сказка это, другие верят, что доподлинная истина, – Онфим хохотнул, но и смешок получился натужным – и каким-то неживым. – За северными валами у нас тут есть проселок заброшенный. Через лес к Глохлому озеру ведет. Там, где он с Кулиговским трактом смыкается, растет осина старая, ее в Дакшине и зовут Заклятой. Байки ходят: коли прийти туда в одиночку в полночь не побоишься и трижды о помощи попросишь, явится тебе чародей в белом. Да любое твое желание выполнит. Но – только одно. Самое заветное.

– И много народу тот доброхот облагодетельствовал? – недоверчиво протянул Яромир.