– Хватит, – оборвал худа Молчан. Тряхнул головой, точно отгоняя прилипчивый морок – и положил чеботарю руку на плечо. – Пойдем, Онфим. Тебя дети ждут.

И запоздало понял, что сказал это зря.

Онфим еще раз сглотнул, не сводя глаз с раскрытого сундучка у ног худа. Резко сбросил с плеча ладонь богатыря. Отстранил в сторону Миленку и решительно сделал шаг к чермаку, вытягивая из-под ворота шнурок, на который был подвешен истершийся медный крестик-секирка.

– Тятька-а! – разорвал повисшую над проселком тишину тоненький, заполошный детский крик. – Тятечка-а!

Маленькая тощенькая фигурка вынеслась из придорожных зарослей словно стрела, выпущенная из лука. Кинувшись к обернувшемуся Онфиму, Дубравка обхватила его за пояс и прижалась лицом к отцовской рубахе. Девочку, босую, в залатанном коротком зипунишке нараспашку, колотило с ног до головы мелкой дрожью. Сразу и от ночного холода, и от страха. Но когда чеботарь попробовал высвободиться из объятий дочки, вцепилась Дубравка в него клещом.

– Да что ж ты делаешь, тятечка… Не надо… Идем домой… – бессвязно повторяла и повторяла девочка. В ее широко распахнутых глазищах стыл ужас. Такой же, как недавно – в зрачках самого Онфима. – Ради маленьких… Ради мамкиной памяти… Ну, идем… Опомнись, тятечка, – не нужно нам никакого золота от этого гада рогатого, чтоб он к своему Чернобогу поганому провалился!..

– Ах ты, мерзавка пакостная… – громко прошипел, оскалив зубы, худ. – Горло бы тебе перегрызть, соплячка…

И тоже понял: напрасно у него это вырвалось.

Онфима точно встряхнули. Неживое, как будто насмерть замерзшее лицо дрогнуло. В глазах появилось осмысленное выражение – так приходит в себя человек, вынырнувший из бредового сна. Он, уже сам, крепко прижал к себе Дубравку.

– Ты, нечисть… дочку мою не трожь! – задушенно прохрипел чеботарь. – Передумал я, понял? Права она – не надо нам от тебя ничего! Проваливай!

Красные буркала худа сузились.

– Зря, чел-человечишка, зря… – прошипел он еще громче, хватая прислоненный к дереву батас. – Кто со мной сделку срывает, тот до рас-рассвета не доживает!..

Выпад чермака был молниеносным, но Молчан, шатнувшись вперед и закрыв собой Онфима с дочкой, его отразить успел. Лязгнула вороненая сталь наконечника батаса, удар которого богатырь принял на лезвие меча. Из-под столкнувшихся клинков брызнули искры.

Обессиленный, тяжело и с хрипом дышащий великоградец снова пошатнулся – и рухнул на колено. Меч Даниловича и изогнутый клинок батаса, с отходящим вниз заточенным крюком, расцепились. Вороненая сталь опять со свистом вспорола воздух. Спасла Молчана кольчуга, а еще – то, что его, покатившегося по земле, новый удар чермака зацепил только вскользь и пришелся по кольцам брони на груди и левом плече. Потому что худ отвлекся на Яромира, что кинулся с другой стороны на подмогу товарищу.

– Бегите! – заорал Баламут чеботарю и девчонкам, отбивая выпад повернувшегося к нему нечистого.

Терёшка, выхватив из ножен нож, подскочил к чермаку сбоку, заслоняя от ловца душ упавшего Молчана. Худ не глядя отмахнулся от юркого мальчишки древком батаса. Парню едва не прилетело со всего маху по коленям, но в сторону отпрыгнуть Терёшка успел. Перекувыркнулся, уходя от удара, и следующий взмах его ножа наискось располосовал край безрукавки чермака, задев и плоть. Наставником Вышеславич оказался хорошим – и не зря не давал спуску своему ученику, приемы боя на ножах ему показывая. Чермак взвизгнул, отпрыгивая в сторону и размахивая батасом.

– Яромир, Терёшка! – сдавленно крикнул Данилович, пытаясь привстать с земли. – Амулет!..

В глубине черного камня, оправленного в золото, который свисал на цепи с груди худа, метались огненные сполохи. Разгорались всё ярче, отбрасывая на безволосую темную кожу чермака кроваво-алые отсветы. Терёшке даже показалось, что изнутри камня исходит тонкий, свистящий звон. И парень наконец понял, отчего ловец душ не пускает в ход волшбу, а сражается с людьми врукопашную.

Именно амулет и был источником силы чермака – как бы тот ни строил из себя многознающего колдуна-искусника, хвастаясь перед русичами своими чародейскими умениями. Только вот сила эта должна была сначала в камне накопиться. Оттого и тянул чермак время, нужное ему, чтобы из амулета снова выплеснулся багряный огонь.

Догадался об этом почти одновременно с Терёшкой и Яромир.

И – Миленка, которую как противника худ вообще не принял в расчет.

– Берегитесь! – услышал Терёшка за спиной звонкий крик подружки.

А следом Заклятую Осину охватило изумрудное пламя. От корней – и до вершины. Превратив ее в ярко сияющий факел.

Раздался громкий, стонущий треск. Старое трухлявое дерево, искалеченное снаружи и выжженное изнутри многолетним соприкосновением с темной волшбой Чернояра, надломилось в нижней части ствола и рухнуло.

От тяжкого удара дрогнула земля. Увернуться от падающего сверху толстого осинового сука, пылающего зеленым пламенем, чермак не успел. Сук сбил его с ног и придавил к земле. Ловца душ окатило волной изумрудного огня, и худ дико взвыл как ошпаренный.

Терёшка оказался ближе всех к упавшему чермаку. Кинулся к нему, изгибающемуся в корчах, – и приставил к горлу отцовский нож, камень в обоймице рукояти которого жарко горел искрасна-синими сполохами.

Из-под лезвия словно сами выступили густые, как смола, черные капли. Худ оскалился и сдавленно рыкнул, точно клинок был раскаленным. А подоспевший на помощь Терёшке Яромир, морщась от отвращения, сорвал с лоснящейся, будто натертой жиром шеи цепь с амулетом.

Не сдержавшись, он тут же вскрикнул. Золотая цепь, на которой покачивался амулет, вдруг полыхнула в руке у молодого богатыря нестерпимым жаром – и обожгла ладонь, хотя только что была холодной. Удержать ее Баламут не смог и, выругавшись, отбросил амулет с размаха в траву.

Потом Молчан не раз повторял, что Вышеславич, по всему видать, точно родился в рубашке.

Из травы выметнулся столб багрового огня – и земля еще раз дрогнула. Терёшка, стоявший на коленях над чермаком, не удержался на ногах. Его швырнуло наземь – как и Яромира. А по ушам парню опять ударил хриплый, полный бешенства вопль худа. С бульканьем захлебнувшийся – и оборвавшийся.

По другую сторону ствола упавшей осины на колени приподнялся Молчан. Он-то первым и увидел, что лапа чермака нашарила рядом на земле древко батаса. Прежде чем она сомкнулась на оружии, богатырь метнул худу в шею сорванный с пояса боевой топорик.

Остро отточенное стальное лезвие вошло в нее наискось, чуть пониже кадыка. Буркала чермака выкатились из орбит. Он захрипел, изо рта худа выплеснулась на грудь черная, похожая на деготь жижа. На глазах у людей его темная плоть начала размягчаться, таять – и растекаться из-под оседающего в траву тела вязкой маслянистой лужей, больше всего смахивающей на смолу. За считаные мгновения от ловца душ не осталось ничего. Кроме этой самой лужи – и штанов, кушака и безрукавки.