– Врать не буду, в точности не скажу, но слухи по округе такие уже годов этак двадцать ходят. Особливо – про бедолаг, которые хлеба под окнами Белобожьим именем выпрашивали, а потом вдруг, невесть с чего, из нищих богачами стали. Имена их весь город знает, а вот как они богатство добыли – никому в точности не ведомо, – запавшие серо-голубые глаза Онфима остро сверкнули на бескровном лице. – Помогает чародей этот лесной, говорят, только тем, кто в большую беду угодил. В такую, что впору в петлю лезть… Иначе хоть головой о ту осину бейся, хоть рубаху на себе рви – он тебе ни за что не покажется. Бывало у нас: отыскивались отчаянные ребята, ходили ночью на спор к Заклятой Осине чародея вызывать, да все оттуда ни с чем возвращались. И в придачу молва бает: просителей он никогда не обманывает. Что пообещает человеку, то и сбудется.

– А чем взамен расплатиться требует, если это не вранье? О том молва молчит? – покачал головой Данилович.

– Так волшебник он, – неуверенно произнес Онфим, – а они уплаты не требуют.

– Про Заклятую Осину еще и другое рассказывают. Али ты забыл, тятечка? – тихий голос Дубравки опять дрогнул. – Будто никакой не светлый чародей там всяким бедолагам является, а черный колдун. И будто связаться с ним – душу Тьме продать…

– Вот на это – больше похоже. Не делают волшебники добрых дел в потемках да украдкой, – покачал головой Молчан. – Оставь свою затею, друже. Права твоя дочурка-разумница: новых бед себе на голову накличешь.

– А малых моих, витязь, Белобог накормит, оденет да обует? – огрызнулся Онфим. – Срамота сказать: у батьки-чеботаря детки до снега босые бегают, ноги у всех в цыпках, а носы – сопливые… И хорошо еще, ежели нам теперь люди Бермяты и вправду красного петуха на двор не пустят – да стражники мне не припомнят, как вы им зубы повышибали… И не тяни руку к кошелю. Милостыни не приму. Оставишь деньги на столе али сунешь потихоньку Дубравке – в канаву выкину, так и знай! А к Заклятой Осине сегодня же схожу. Как решил, так и сделаю, не отступлюсь.

– Дядька Онфим… – побледнела уже и Миленка.

– Не бойся, красавица, – губы чеботаря вновь дернулись в усмешке. – Коли врут люди – ничего со мной не станется. Не врут – авось чародей мне в помощи не откажет. За то, чтобы галчат моих от нищеты избавить, мне и жизнь отдать не жалко. Вот только старших на ноги поставлю, а там и на Ту-Сторону можно…

Дальше говорить было не о чем. Едва поспело зелье, приготовленное Миленкой для Онфима, а внучка знахарки растолковала Дубравке, как этим снадобьем надо поить отца, русичи с хозяевами распрощались. Сам Онфим провожать гостей за калитку не пошел. Проглотив настой, отговорился тем, что его знобит да голова разламывается, лег на скамью у печи, накрылся кафтаном – и отворотился к стене. Денег от Молчана чеботарь так и не взял, а доброго пути пожелал сухо и холодно. Словно уже жалел о том, что приоткрыл перед чужаками душу.

– Вы не сердитесь на тятьку, – тихо попросила Дубравка уже во дворе. – Он упрямый у нас. Да гордый. А с тех пор, как мамка померла, ровно весь изнутри закаменел. И еще упрямее стал.

– А с чего твой тятька боится, как бы вам и эту избу не спалили? – Яромир остановился и заглянул девчушке в глаза. – Знаешь о том?

– Бермята весной пристройку к корчме сделать задумал и подворье наше сторговать хотел, – Дубравка опустила взгляд. – Тятька уперся: за такие гроши, мол, избу не продам. Тогда Бермята и посулил, что нас все равно отсюда выживет… А теперь мне за тятьку и вовсе страшно. Он ведь слово свое сдержит – пойдет к Заклятой Осине, не отговорю я его. А коли там и правда злой колдун сидит?..

Улица перед «Золотым бычком» была пуста. Дакшинская стража, видно, как следует поразмыслила, почесала в затылках, прикинула, стоит ли овчинка выделки – и с великоградскими богатырями решила больше не связываться. Так же думали и в корчме. Как только русичи показались в дверях трапезной, где уже было полно народу, разом смолкли и гул голосов, и стук кружек – и сделалось тихо, как на жальнике. Молчан быстро расплатился с вислоусым корчмарем. Тот едва ли ужом не извивался, стараясь побыстрее выпроводить восвояси чужаков, наделавших такого переполоха у него перед воротами, – и поглядывал на них при этом с откровенным страхом. Точно на заглянувших на огонек волколаков или упырей. Богатыри и Терёшка с подружкой забрали из «Золотого бычка» свои пожитки, Данилович с Яромиром заседлали на конюшне лошадей и вывели со двора, управились быстро, и четверти часа не прошло.

В окошках избы чеботаря, выходивших на улицу, по-прежнему теплился неяркий свет. Огня там еще не задули.

– Эх, мужик, ну какой же ты дурак… – с горечью произнес Молчан, когда они отъехали и от корчмы, и от Онфимовой халупы. – А детишек жаль – не передать как. Захомутает дурня Тьма – что с ними станется? Дубравка у него – ох до чего на дочурку мою похожа, увидел – аж сердце защемило. Быстрей бы уже воевода с посольством покончил – домой тянет, мочи нет…

Это было впервые, когда Данилович заговорил о своей семье. Терёшка с Миленкой и не знали раньше, что суровый великоградец – человек женатый. Теперь стало еще понятней, почему сдержанный обычно богатырь давеча вспыхнул как сухой валежник.

– Успеем еще домой, – выпалил Яромир и вдруг повернулся в седле к Молчану: – Слушай, Данилыч, мы ведь мимо той росстани проезжали. Осина эта, с дуплом – приметная, ленточками обвешанная. Там рядом еще березняк густой, а у дороги – кусты? Помнишь?

Они переглянулись. Все четверо. Как заговорщики.

– Помню, – кивнул Молчан. – В березняке как раз лошадей спрятать можно.

– И кусты для засидки – подходящие, – с жаром поддержал спутников Терёшка. Тревога за Онфима и его детвору волчьими клыками вгрызлась в сердце и ему. – Не облетели еще.

– Воевода нам задержку простит, – уверенно произнес Баламут. – Так едем? Проверим, что там за чародей такой?

Тряхнул плетью со звенящими кольцами и повернул коня первым, не дожидаясь ответа Даниловича.

* * *

Дорога к Глохлому озеру, пересекавшая за старыми городскими валами Кулиговский тракт, даже днем выглядела неприветливо. Ездили здесь, видать, не часто, и она, как в песнях поется, давно заколодела-замуравела. Ночью так и вовсе навевала жуть – узкая, стиснутая с двух сторон частоколом леса. Сам лес, ее обступивший, тоже показался Терёшке тут, у росстани, каким-то притихшим, сжавшимся и напуганным. Странным было и то, что не ощущалось вокруг присутствия мелких лесных духов – листовиков, моховиков, ягодников да кустинов, которые должны были с настороженным любопытством наблюдать сейчас за нагрянувшими в их владения среди ночи людьми. Словно вымерло всё окрест. Над безлюдным трактом стелился, выползая из подлеска, белесый туман. Но небо было ясным, тучи разошлись, и над верхушками деревьев мерцали звезды – холодные, как колючие льдинки.

Зато поблизости в березняке и точно нашлось, где спрятать лошадей. Ни привязывать, ни спутывать их богатыри не стали. «Если что, позовем коней на подмогу, – пояснил Молчан озадаченным Терёшке и Миленке. – Они услышат».