В действительности мы не считаем, что необходимым предметом этого исследования было точное определение, какая секта символизировала там свои религиозные идеи. Нам достаточно доказать, что произведенные ей шкатулки несут неоспоримые следы гностицизма и доктрины эманаций, и что ничего не разоблачает в ордене Храма практику этой доктрины; и он не может быть обвиненным в авторстве скульптур, которые ему вменяют, и от которых посредством логической ошибки и особого переворачивания идей утверждался вывод о его религиозных верованиях.

Из всех изображений, вырезанных на двух шкатулках, наиболее значимой является фигура, украшающая крышку шкатулки из Эссаруа. Помещенная таким образом одной и без другого сопровождения, кроме своих атрибутов, сверху над ансамблем сцен, разворачивающихся на боковых стенках, она служит им связью и объяснением; она является итогом и как бы ключом свода всей религиозной системы, которую развивают эти сцены. Мы видим, что та же самая фигура, окруженная почитателями, проявляется поставленной на постаменте в углу одной из больших сторон той же шкатулки; она равно существует на нескольких шкатулках из Имперского кабинета Вены, где кажутся изображенными офитические мистерии.

Значит, если есть удостоверенный и признанный факт всеми, кто изучали совокупность этих артефактов, то он заключается в следующем: данная фигура является самим выражением и наиболее значимым символом гностицизма. Она андрогинна, ибо имеет сразу бороду и висящие женские груди; она имеет более выраженные половые части, которые в различных подобных фигурах иногда мужские, иногда женские. У подножия фигуры, выделяющейся выпуклостью на крышке шкатулки из Эссаруа, находятся череп, звезда с семью лучами и пентальфа, образованная из двух совмещенных треугольников. Вверху над головой мы видим солнце и луну, и с каждой из ее воздетых рук ниспадает вытянутая цепь. Все это признано гностическим: цепь символизирует род эонов, вышедших в эманациях от творца. Другой не менее правдоподобный факт: это андрогинный персонаж, говорящий в надписи, значащей: «Наш источник это я с семью другими». Эти слова равно читаются на аналогичных надписях Имперского кабинета Вены и предстают одними, смысл которых был почти определен: они подтверждают законность отнесения шкатулки к гностической школе. Они устанавливают знаменитую огдоаду, фундамент всей гностической теогонии, одновременно являющуюся основой теогонии Офитов.

Здесь необходимы несколько коротких объяснений об этих двух доктринах и об их корневых различиях с учением Тамплиеров.

Гностическая теогония покоится на этой главной идее, что существующая пустота между абсолютным Существом и материальным миром была заполнена серией эонов или сверхъестественных существ, происшедших в эманациях от несотворенной сущности. Эти божественные эоны, эти последовательные обусловленности верховного Бога, разворачиваются по два, когда каждый мужской эон, имея с рядом собой женский эон, им восполняется: закон пар или сизигий является универсальным законом существования и жизни; вот почему каждая пара может изображаться в виде существа, объединяющего два пола, андрогинного персонажа[1106]. Верховный Бог, бездна, Bythos, обладает лицом только своей спутницы, женское имя которой по-гречески обозначает безмолвие. Это высшая из сизигий. Первый эон, рожденный от Bythos и Безмолвия, есть Разум, мужской эон, спутница которого Истина; вторая пара, вышедшая от Бога, включает в себя Глагол и Жизнь; третья – Человека и Церковь или Святой Дух. Такова первая серия божественных эманаций, верховная огдоада, божественная плерома. Вторая серия образуется от эонов, порожденных силами либо отделившимися от Плеромы, либо соединенными с ней. Последним эоном предстает София, дольняя премудрость. Именно София, создавшая земной мир, смешивает чистую материю и дух, копируя очень несовершенно образ, уже сам по себе весьма несовершенный. Этот мир, ничтожное отражение божественного образца, валентинианские Гностики назвали произведением бога в безумии. К счастью, первородный от Бога, Разум направил своего Христа и его дух, чтобы восполнить беспомощность Софии и открыть людям их несчастное падение. Премудрость сама по себе, приведенная Христом к своему небесному происхождению, становится посредником, которую использует этот последний, чтобы привязать всех чувственных существ к миру эонов[1107].

Таковым является в очень сжатом обзоре гнозис Валентина, учившего в 140 году от Рождества Христова, школа которого была самой цветущей из всех школ, порожденных гностицизмом. Школа Офитов, чье существование явилось ненамного более долгим, видоизменила эту доктрину, введя в нее элементы, заимствованные у Сабеян и Манихеев. В этой связи по-особенному припоминаются эмблемы данной школы, узнаваемые на артефактах, приписываемых Тамплиерам.

Гностическая София, легко искаженная, играет большую роль в этой системе. От союза верховного Бога, Bythos с Мыслью, рождается совершенное существо, Христос, носящий также имя Мужа и Правой стороны, и несовершенное существо, которое соединяется с Христом и обозначается под именами Человека-женщины, левой стороны, Prouneikos и Софии-Ахамот. Эта последняя дает рождение демиургу Йалдабаофу, сообщая ему силу творить. Йалдабаоф повторил в своей низшей сфере творческую работу верховного Бога. Он дал рождение ангелу, ставшим его образом, который произвел второго, и последний произвел третьего – и так до шести. Эти шесть ангелов, соединенные с Йалдабаофом и с их общей матерью Софией, образуют офитическую огдоаду, воспроизведение одного из самых древних мифов, когда-либо появлявшихся на земле: его мы обнаруживаем в первоначальной теогонии Египта, семи архангелах Каббалы, семи Амешаспентах Зенд-Авесты, глава которых Ормузд. Порвав тогда с Премудростью, своей матерью, и тем самым с высшим миром, Йалдабаоф попытался сотворить мир в себе: он создал человека, в котором тотчас сконцентрировалась борьба между этой разгневанной матерью и этим мятежным сыном, и чтобы лучше утвердить свое господство над творением, раздираемым между добрым и злым началом, он извлек из наибольшей глубины материи существо, подобное себе, облеченное вести ко злу человеческие существа. Это был Ophiomorphos, змеиный дух, от которого Офиты позаимствовали свое имя и которое обнаруживается обозначенным под именем Ophis. Он обладал телом змеи и головой льва, формой, встречающейся на многих офитских артефактах. Таково происхождение культа, воздаваемого Офитами змее. В IV-м веке епископы Халкидона и Никомедии заставали врасплох тайные собрания этих сектантов и убивали змей, предназначавшихся для церемоний.

Офиты, наподобие почти всех дуалистических сект, разделялись на две большие ветви, приняв самые противоположные направления, как в своих религиозных мировоззрениях, так и в своей морали. Одни (и эта была меньшая часть) рассматривали Офис в качестве доброго гения, исходя из того принципа, что София, его бабка, являлась гением сего естества. Они соблюдали строгую мораль и абсолютное воздержание, чтобы не разбрасывать семя света в акте порождения[1108]. Другие, наоборот, подчинялись древней идее, полагающей змею в соотношение с принципом зла, видя в Офисе злого гения. Согласно им, первой обязанностью пневматиков было уничтожить господство злого ангела, его труды, его установления, его законы. Попирая ногами все законы, человек, как считали они, оказывается над ними; он освобождает начало света, носимое в себе, он поднимается в разряд пневматиков[1109].