— Дурачок ты мой милый! Какой же ты хороший! — воскликнула она. — Откуда только берутся такие ангелы? Ой, смотри, заберёт тебя Господь к Себе, на Небеса, и глазом не успеешь моргнуть!

Правда, она снова не на шутку рассердилась, когда обнаружила, что одна из её серебряных ложек, лежавших на столе, исчезла. Несомненно, её стащила эта мерзкая нищенка, и миссис Меркисон опять принялась честить на чём свет стоит и её, и Гибби. Он же слушал её ругань и думал про себя: «Всё–таки та женщина ещё не совсем опустилась. На столе–то ведь было ещё несколько ложек!» Даже когда речь идёт о краже, мы всё равно должны помнить о бревне в своём глазу прежде, чем беспокоиться о сучке в глазу ближнего. Честным быть нелегко. На свете есть много воришек, которые воруют гораздо меньше, чем некоторые респектабельные члены высшего общества. Но любой вор должен быть наказан и, несомненно, не получит свободы, пока не выплатит всё до последнего кодранта. Гибби, который готов был скорее умереть, чем бросить на ближнего тень несправедливого подозрения, возмущался недостойным поступком ночной гостьи гораздо меньше, чем его хозяйка. Боюсь, он даже улыбнулся. Он не обратил ни малейшего внимания ни на ругань миссис Меркисон, ни на её причитания, но уже через неделю после получения свого наследства принёс ей в подарок дюжину новых ложек.

Фергюс не мог рассказать Джиневре о том, что увидел. А расскажи он об этом её отцу, она всё равно узнала бы, что он выследил её старого знакомого. По той же причине он не пошёл и к мистеру Склейтеру. Да и зачем? Разве он сторож этому тронутому баронету?

В тот же самый день Гибби вернулся под кров своего опекуна. По его просьбе миссис Склейтер пригласила Джиневру придти к ним в гости в следующий же вечер: Гибби хотел рассказать ей о Донале. Джиневра обещала придти, но в то же самое утро в деревне у подножия горы Глашгар Донал сделал то, что помешало ей исполнить своё обещание: он отправил ей письмо. Оказавшись в одиночестве и успокоившись, он вспомнил слова той песни, которую пел во время прогулки в их последний вечер вместе, и теперь записал и отослал их ей. Правда, заканчивались они совсем не так, как начинались. Кроме стихов на листке бумаги не было ни единого слова.

Мои мысли — как звёзды на небе лучистом,

Моё сердце — как чаша с душистым вином,

А душа — как цветок, предрассветный и чистый,

Что вот–вот расцветёт на лугу золотом.

Моё сердце — как узник в тяжёлых оковах,

Мысли–черви вгрызаются в голову мне,

А душа — словно призрак, до Трубного зова

Обречённый скитаться в безрадостной тьме.

Но с тобой да пребудет покой и отрада,

Пусть ничто не тревожит твой сказочный сон

Даже думы о том, кто был рядом когда–то,

Но теперь на страданья, увы, осуждён.

Он взберётся на мира седые вершины

Там, где утро взлетает на крыльях орла,

И не скажет никто, что от горькой кручины

Он согнулся и вера его умерла.

Это письмо вместе с двумя–тремя другими было подано мистеру Гэлбрайту, когда он сидел за завтраком. Теперь он получал совсем немного писем и поэтому мог уделять время и корреспонденции, предназначенной для дочери. Он отложил письмо в сторону, а после завтрака унёс его к себе и прочитал. Он разобрался в нём не больше, чем Фергюс в Послании к римлянам, и поэтому то немногое, что он всё–таки понял, вызывало в нём настоящую бурю. Но к тому времени он уже начал побаиваться своей дочери: её спокойное достоинство угнетало его униженную душу. Он отложил письмо, не сказав о нём ни слова, и начал ждать, полный гнева и презрения. Спустя некоторое время ему в голову пришла успокоительная и даже немного лестная мысль: должно быть, эти стишки прислал какой–нибудь дерзкий воздыхатель, неизвестный даже самой Джиневре. Однако с того самого дня он начал наблюдать и следить за ней гораздо пристальнее и поэтому не разрешил ей в тот вечер пойти в гости к миссис Склейтер. Гибби, зная, что Фергюс продолжает бывать в доме Гэлбрайтов, всё меньше и меньше сомневался в том, что она отдала предпочтение «болтуну» — именно так Донал называл этого модного и красноречивого проповедника.

Когда Гибби исполнился двадцать один год, в семье Склейтеров это не вызвало особой радости. Мистер Склейтер полагал, что он один удосужился узнать точную дату этого события и, по своей мудрости не желая, чтобы Гибби задирал нос и чувствовал себя важной персоной, ни одним словом не обмолвился об этом (что было бы совершенно естественно), когда утром они собрались вместе за завтраком. Но Донал уже давно заставил Гибби узнать, когда ему предстоит вступить в права наследования. Поэтому увидев, что никто ничего об этом не говорит, Гибби повернулся к миссис Склейтер и на пальцах сказал:

«Сегодня мой день рождения».

— От всей души поздравляю Вас, — мягко и сердечно ответила она. — И сколько же Вам лет?

«Двадцать один», — ответил Гибби, дважды показав ей обе распростёртые ладони и потом подняв вверх указательный палец.

Это сообщение, казалось, поразило её. Она вопросительно взглянула на мужа, который произнёс все приличествующие случаю поздравления и пожелания, но не сказал больше ни слова. Увидев, что тот вот–вот встанет из–за стола, Гибби позвал его и на пальцах, очень медленно (потому что мистер Склейтер всё ещё плохо понимал его знаки) показал:

«Я хотел бы просить Вас, сэр, помочь мне как можно скорее вступить в права наследования».

— Всё в своё время, сэр Гилберт, — ответил священник с улыбкой превосходства, потому что ему страшно не хотелось отказываться от остатков своей власти.

«И когда же настанет это время?» — знаками спросил Гибби с улыбкой, выражавшей не только его обычную приветливость но и твёрдую решимость настоять на своём.

— Там увидим, — холодно ответил священник. — Такие вещи не следует делать в спешке, — добавил он, как будто под его опёкой уже находилось, по меньшей мере, двадцать юных наследников. — На днях я зайду к мистеру Торри, посмотрю, что он скажет.

«Но я хочу получить свои деньги немедленно, — настаивал Гибби. — Я ждал все эти годы, и вот теперь настало время их получить. Почему я снова должен ждать?»

— Ну хотя бы потому, что Вам не мешает научиться терпению, сэр Гилберт, — ответствовал священник с жёстким смешком, который должен был означать, что он шутит. — Нет, право, такие вещи не делаются в одно мгновение. Поверьте, у Вас будет предостаточно времени для того, чтобы мудро распорядиться этими деньгами, даже если Вы подождёте ещё год или два.

С этими словами он отодвинул тарелку, давая тем самым понять, что разговор закончен (как делал всегда, когда тема была ему неприятна), и встал из–за стола.

«Когда Вы пойдёте к мистеру Торри?» — спросил Гибби, также поднимаясь и ещё энергичнее и быстрее работая пальцами.

— На днях, — ответил мистер Склейтер и повернулся было к двери, но Гибби подскочил к нему и загородил проход.